Всего ужасней одинокий,
Кто черен, хил и гноен,
Он спит, но дух глубокий
В нем рвется неспокоен.
Бессильный видит вечно битвы,
Он ждет низринуть королей,
Избрал он царства для ловитвы,
Он – чем смелее, тем больней.
И если небо упадет
И храм сожженный просверкает,
Вчерашний раб народы поведет,
Ведь силен тот, кого не знают!
Вот я изрек премудрость ада,
За что и сяду ко всем задом.
. . . . . . . . . . . . . . .
Счастливец проснулся, смекнул,
Свое добро взвалил на плечи
И тихим шагом отшагнул
Домой, долой от сечи.
И умиленно и стыдливо
За ним пошла робка и та,
Руки коснувшись боязливо,
И стала жарче, чем мечта.
«Служанке грязною работой,
Скажи, какой должна помочь?
Царица я! копьем охоты
Именам знатным кину: прочь!
Сошла я в подземные недра,
Земные остались сыны,
Дороги пестрила я щедро:
Листами славными красны.
Ты самый умный, некрасивый,
Лежишь на рубище в пыли,
И я сойду тропой спесивой
Твои поправить костыли.
Тебя искала я давно,
Прошла и долы и моря,
Села оставила гумно,
Улыбок веники соря.
Твой гроб живой я избрала,
И в мертвом лике вижу жуть,
В борьбе с собой изнемогла –
К тебе моя уж настежь грудь.
Спесь прежних лет моих смирится
Даю венок,
Твоя шершавая десница –
Паду, великая, у ног.
О, если ринешься с высот
Иль из ущелий мрачных взмоешь
Равно вонзаешь в сердце дрот
И новой раной беспокоишь!»
Отверженный всегда спасен,
Хоть пятна рдеют торопливо,
Побродит он –
И лучшее даст пиво…
Как угля снег сияло око –
К блуднице ластилися звери,
Как бы покорны воле рока,
Ей, продавщице ласки, веря.
И вырван у множества вздох:
«Кто сей, беззаботный красам?»
И путь уж ему недалек,
И знак на плечах его: Сам!
Тщедушный задрожал за злато
И, вынув горсть червонцев,
Швырнул красавице богато –
Ах, на дороге блещет солнце!
Та покраснела от удара,
Руками тонкими взметнула
И, задыхаясь от пожара,
В котел головою нырнула.
Дворняжкой желтой прянул волос,
Вихри оград слезой погасли,
И с медью дева не боролась,
Махнув косой в шипящем масле.
Судьба ее вам непонятна?
Она пошла, дабы сгореть,
Высоко, пошло и бесплатно –
Крыс голубых та жертва снедь…
И заворчал пороков клад,
К смоле, как стриж, вспорхнув мгновенно.
Вот выловлен наряд,
Но тела нет, а есть лишь пена!
Забыть ее, конечно, можно,
Недолог миг, короче грусть,
Одно тут непреложно:
И стол вовек не будет пуст.
Игра пошла скорей, нелепей,
Шум, визг и восклицанья,
Последние рвутся скрепы
И час не тот, ушло молчанье!
Тысячи тысяч земного червонца
Стесняют места игроков –
Вотще, вотще труды у солнца –
Вам места нет среди оков!
Брови и роги стерты от носки,
Зиждя собой мостовую,
Где с ношей брюхатой повозки
Пыль подымают живую.
Мычит на казни осужденный:
«Да здравствует сей стол!
За троны вящие вселенной
Тебя не отдам, нищ и гол!
Меня на славе тащут вверх,
Народы ноги давят,
Благословлю впервые всех,
Не все же мне лукавят!»
Порок летит в сердцах на сына,
Голубя слаще кости ломаются!
Любезное блюдо зубовного тына
Метель над желудком склоняется…
А наверху, под плотной крышей,
Как воробей в пуху, лежит один.
Свист, крики, плач чуть слышны,
Им внемлет, дремля, властелин.
Он спит – сам князь (под кровлей).
Когда же и поспать?
В железных лапах крикнут <кролики>,
Их стон баюкает, как мать…
И стены сжалися, тускнея,
Где смотрит зорко глубина,
Вот притаились веки змея,
И веет смерти тишина.
Сколько легло богачей,
Сколько пустых кошельков,
Трясущихся пестрых ногтей,
Скорби и пытки следов!..
И скука, тяжко нависая,
Глаза разрежет до конца.
Все мечут банк и, загибая,
Забыли путь ловца.
И лишь томит одно виденье
Первоначальных светлых дней,
Но строги каменные звенья,
Обман – мечтания о ней.
И те мечты не обезгрешат,
Они тоскливей, чем игра.
Больного ль призраки утешат?
Жильцу могилы ждать добра?
Промчатся годы – карты те же,
И та же злата желтизна,
Сверкает день все реже, реже,
Печаль игры, как смерть, сильна!
Тут под давленьем двух миров
Как в пыль не обратиться?
Как сохранить свой взгляд суров,
Где тихо вьется небылица?
От бесконечности мельканья
Туманит, горло всем свело,
Из уст клубится смрадно пламя,
И зданье трещину дало.
К безумью близок каждый час,
В глаза направлено бревно.
Вот треск и грома глас.
Игра, обвал – им все равно!
. . . . . . . . . . . . . . .
Все скука угнетает…
И грешникам смешно…
Огонь без пищи угасает
И занавешено окно…
И там в стекло снаружи
Все вьется старое лицо,
Крылом серебряные мужи
Овеют двери и кольцо.
Они дотронутся, промчатся,
Стеная жалобно о тех,
Кого родили… дети счастья
Все замолить стремятся грех…
