— У меня то же случалось, — пропищал помощник с двухтрубного БМРТ.

Он играл под партийца первых пятилеток, бесстрашно открытого и во всем прямого. А в то же время обещал Назару: «Ничего с тобой не будет. Мы не дадим тебя в обиду. Только попридержи язык, он твой враг».

Снова поднялся умеющий держаться вития — бывший заместитель председателя крайисполкома, ставящий себе в заслугу то, что выстроил научную библиотеку с античными колоннами, когда повсюду боролись против архитектурных излишеств.

— Мне кое-что симпатично в пришедшем к нам на флот Назаре… э-ээ Глебовиче.

— У нас… — сказал Игнатич и замолчал, так как не успел отобрать для своей речи самое существенное. — Так оно идет все ладно. Только скажу — не обижайтесь на меня. Бывает… Кто съезжал-то в прошлом году со мной на иностранный берег? Значит, так. С ним застали в кабаке одного: пьяней самого вина. Бутылки, все — отодвинул в сторону. «Наши люди…» — Не похвалил их, конечно. «Да, сэр!» — подтвердил это голос из-под стола. Тот же пьяный опять завел о чем-то. Вновь оттуда так же, без промедления: «Да, сэр!» Для него бармен незаметно включал пленку. Того же хочет Зубакин от первого помощника, хотя всегда как стеклышко, безалкогольный.

Всем враз понадобилось увидеть, каков Назар. Вроде бы он опять не то делал или не так — вызывал улыбки.

— Я, что ли? — попробовал подействовать Зубакин на председателя судкома.

— Да, сэр. — Сполна получил от Кузьмы Никодимыча.

— Игнатич!.. — не усидел Назар. — Ты в своем ли уме! Нас… посчитай. Мало тебе? Хочешь, чтобы кто-то протянул руку со стороны?

Ксения Васильевна опустила голову: «Столкнут сейчас первого помощника с капитаном — и пиши пропало, никогда уже не появиться между ними никаким связям». А Плюхин разгладил на себе морщеный лацкан, подтянул галстук… Так, погончики с парой нашивок тоже заодно поправь: они сбились назад.

Из-за чего он не вышел из строя курсантов вслед за Зельцеровым, таким же нарушителем режима там, на баркентине? Спасался, чтобы показать после выпускных экзаменов, какой в действительности-то принципиальный. А почему посмел отмолчаться на совместном партийном собрании, когда Зубакина драили руководители плавбазы «Чавычи»? Счел, что еще не заимел авторитета, никто к нему не прислушался бы.

— Резонно! — вошел в кильватер Игнатичу Серега. Его никто не переубедил бы в том, что Назар не боялся, сведет с ним счеты Зубакин или нет. — Вы наш секретарь, капитану забывать про это по меньшей мере глупо.

Как ни на что больше не годный Назар, досадуя, смотрел то в лицо Игнатичу, то Сереге. Не то же делали его друзья!

Ах, ты! Еще Бавин полез с тем же!..

Скурихин это одобрил — расцвел. «Собрание наладилось? Уже настоящее? С высоким коэффициентом полезного действия?» Он прищурил один глаз: «Что же ты, Плюхин, добрый молодец? Как будто не стонал от Зубакина? Не мотал на кулак? Оборви его, в аккурат будет».

У Плюхина опустились плечи. «Ничего у меня сейчас тоже не выйдет. Не та обстановка».

«Пеняй потом на себя», — подобрался Скурихин.

«Подстрекаешь! — закачался Кузьма Никодимыч. — Побоище бы тебе? Надо? Где был перед Отечественной? Почему не воевал? Очень подозрительный тип».

Его взгляд становился для Скурихина все более невыносим.

«Все не так у нас, понятно почему, — рассуждал Назар. — Какие мы, первые помощники? Не вне же производственных отношений! Как раз представляем их наглядно. Насколько способны двинуть производительность? Имеем ли то, что направляет ум?

Кто со мной? Наряду со сто́ящими — отчисленные инструкторы, «прокаченные на вороных» секретари. То есть позвоночники, пристроенные по телефонным звонкам своих высоких покровителей. А по ним судят обо всех первых помощниках, вместе взятых. Что у них бесспорно профессиональное?»

В коридоре возле кают-компании Назар, болезненно бледный, думал о том, каким поразительным переменам подвержены люди. После собрания они не лезли за словом в карман, были очень находчивы. Уже кого-то подняли на смех.

Он засмотрелся на Лето, подивился: «Человек как человек! Не к чему придраться!» Врезался в своего предшественника, еще не старого (залысины не в счет!) и уже приобретшего навык не переживать, обходиться вполчувства, вполсилы. Что значил для него народ, если океан не помог ему стать тем же, кем был смолоду? Чтобы задело его за живое чье-то горе, как у Кузьмы Никодимыча? Не поберег бы себя, когда потребовалось выручить Венку? Мучился бы от бессонницы хотя бы так же, как Ершилов?

Скурихин не старался внушить Назару, что обладал перед ним преимуществами.

С Зубакиным он не шел на конфликты, на откровения о сложностях и собственных принципах. Спросил Назара, «агитнул» ли Зубакина в партию. Сразу захохотал над собой. Над тем простаком-несмышленышем, каким был на должности Назар.

— Я спятил однажды, попытался.

У входа в машинное отделение показался Зельцеров. Узрел курящих у шпангоута промысловиков-добытчиков, среди них Плюхина. Похлопал его по животу, собезьянничал:

— «Я говорю…» — Завел про здоровье. Про то, что Плюхину на него нечего жаловаться. Поправился.

— А-аа, тоже нашел о чем!.. В училище оно у него еще какое было. Как же! А нынче один аппетит остался, — ради смеха сказал Бавин.

— «Я говорю. У моряка то, что выше пояса, — все грудь!» — Опять полез Зельцеров к Плюхину. Затянул: — Х-ии!..

— А что? Она только ниже опустилась, — заметил Бичнев.

Скурихин намеренно ничего не рассматривал в целом, а только что-нибудь оттенял и всякий раз блистательно подчеркивал, считая себя на голову выше всех, чего Назар не мог вынести. Сказал:

— Зачем вам понадобилось агитировать именно Зубакина?

— Ты что, с луны свалился? Чтобы его получше захомутать, для чего еще! На всякий случай тебе еще мой совет, может, пригодится. Не суй свой нос, куда… — Выматерился. — Целенаправленно занимайся только нравственным обеспечением производственного плана, самым первостепенным. Сумей раскрутить художественную самодеятельность, увеселительные вечера. Не пренебрегай также спортом. А то постоянно нервируешь… Вроде бы намерен внедрить на фабрике научную организацию труда? Не подумал, что это — вперешиб принципу единоначалия?

Не вынес Назар, побагровел.

— Неприемлемо для тебя? — повеселел Скурихин. — Главное: не тяни, приглашай к себе. С тебя ж причитается… Без выговора обошлось, не что-нибудь. А то бы знаешь!.. Ставь быстрей полбанки. Заодно потрудись, обрисуй соблазнительницу Ксюшу. Ксению Васильевну. Как она, аппетитная ли? Сам-то попробовал?.. Кх-е!

«Что? Что он про выговор-то? Я его не заработал. За Ксению Васильевну надо ему въехать, только обязательно кто-нибудь увидит».

Назар заколебался.

— Про протокол нынешнего собрания не забудь. Дай его мне отредактировать. Кое-что опустим, — сказал Скурихин.

— Эти замашки брось, — сказал Назар.

Он попался на глаза руководителю темы океанического НИИ уже на «Армани», когда получал на ней почту — три куля писем, журналов и газет. Ученый муж и отец трех детей приухлестнул за Нонной.

— Какая же вы, право! Я чего хочу-то? Подсобить вам. Поднести. Это подрамники у вас? Они?

— Что вы? Я сама… Не изболела как будто.

— Все-таки тяжесть… По-позвольте!

— Ай, не выдумывайте! От меня не убудет. — Она отшатнулась от него на шаг, два.

Руководитель темы включил все свое обаяние, тут же присочинил, что глаза у Нонны — черный омут, ни у кого таких нет.

— Мне ж надо идти, наверное? Как думаете? — дернула Нонна свои наполовину отнятые вещи.

На шканец «Тафуина» поднялся Зубакин, услышал упрашивающее: «Куда?», потом тот же немолодой баритон: «Хочу умереть от счастья».

«Я всеми отвергнут. Мне ничего не надо. — С таким чувством Зубакин посмотрел на штормтрап, перекинутый на «Армань». — Еще не поздно! — кто-то словно заспорил с ним. — Это Нонна? — Стал разуверять себя. — Смеется? «Я дарую вам жизнь!»