Назар учел точку зрения Холодилина. Подумал о Зубакине, ничего не значащем вне экипажа. Так оказались соединенными Кузьма Никодимыч, Венка и Нонна, обвиняющая во всех грехах одного Зубакина, вроде сама перед рейсом была без головы.

«Берег, все незыблемое — позади. Куда же плывем? Можно гнать производительность. Но она, что ли, сделает нас лучше? Кстати, как еще можно достичь верх в собственном духовном движении, не помогая кому-то?

Без нее, без любви? Бескорыстно?

Мускулы себе набить — разве такая уж трудная задача? А как поднять собственную душевность? В одиночку — никак».

Безумно довольными остались Никанов, Варламов Спиридон и Бичнев от настриженного фильма, нахохотались до колотья в боках. Сразу его прокрутили для них с конца. Те же актеры все делали наоборот и скрипели, как изрядно подпорченные сухие пиллерсы.

Обычный фильм, без купюр и подклеенных кусков, трое неразлучных не смотрели. Сползли вниз, забрались под одеяла. Чтобы улежать, подтянули подушки повыше, под затылки и вцепились в бортики «гробиков». А это мало что дало. Расклинили собою переборки. Уперлись в них головой и ногами. Как более длинный, Никанов «зафиксировал» себя лучше всех. Краб в своих хоромах столь же прочно никогда не устраивается.

— Валы считаешь? — потревожил Никанова Бичнев.

Перед ним, чуть ниже пары иллюминаторов, стремила уменьшенная до игрушечного размера каравелла Магеллана.

— Угадал, — отмахнулся Никанов. — Как будто у меня одно занятие. Дрыхни давай.

Их вздымали валы. Никанов старался не смотреть — куда они сдвинутся, не все ли равно. Так ему, когда отворачивался, попались на глаза такие же чуть подальше. Он тотчас же, как бы ища спасения, уставился в подволок.

Его приподняло, куда-то повалило и так толкнуло к столу, что руки сами потянулись искать хоть какую-нибудь опору, как было у него на вахте среди скомканной мелькающей тьмы и погибельной неразберихи.

Ту, кем-то установленную за бортом, высоту могучие сине-зеленые исполины брали не сразу. Тем более быстрым казалось их низвержение. Сначала, с подветренной стороны, под ними исчезало основание. Потому они сразу опрокидывались. А тут же из гребней более вознесшихся валов не только образовывалась невероятная равнина, а еще уплывала словно в несокрушимой пригоршне. Пена на ней моталась туда-сюда, как обыкновенная накипь, кружилась и вытягивалась в полосы, стекая по бокам несшихся других валов.

У Варламова Спиридона тоже душа с места стронулась, лег и подтянулся — показал нижележащим подбородок, округлые щеки, сжатые тяжестью лба длинные глаза. Еще больше выдвинул себя, и его подбородок скрылся в тени, с ним — большие глаза, а лоб, более чем обычно бледный, раздался вширь.

— Что у вас? Ну? — вроде потребовал утихнуть.

Бичнев расправил над собой простыню, показал ему невинные глаза-бусинки.

— Отчего у нас таким образом?… — изумился. — Доказано же, что валов нет. Я, понятно, о каких?.. А люди тем не менее находят их и рады. Видно, не могут обойтись без заблуждений.

— По-моему… — заговорил Варламов Спиридон, предвидя, что океан скоро поставит их всех троих в постелях на ноги. — Насколько хватает у меня ума… — вцепился в одеяло (оно поползло к ногам). — Людям требуется считать валы затем… Фу! Для того… что как будто могут предвидеть — что там, впереди. А раз так, то уже, представляете, они будто какие. Ого-го! Хотя от известных знаний до истины грести ластами духу не хватит, а все же без них совсем бы никуда.

— Наговоры среди людей можно понять, из-за чего возникают, — сказал Никанов. Сразу перешел к Венке и Кузьме Никодимычу: — У них уже столько валов позади!

— А не сблизились!.. — со вздохом сказал Бичнев. Он не одобрял задумку Кузьмы Никодимыча подсобить своему сыну. Только не так, как Зубакин: больше сочувствовал старости.

Зело мудрый Варламов Спиридон собрался пояснить свою мысль. Только из-за того что «Тафуин» очень резко осел на корму, он укатился к переборке, а также получил по лицу сорванной с гвоздя каравеллой.

— Вообрази, идет первый вал, — сказал через силу. — Люди утешают себя: «Этот не самый большой, его пересилим». Надвигается второй. «Тоже не самый большой». Так вплоть до девятого. А когда он размахнется…

— Что? — не расслышал Бичнев.

У Варламова Спиридона передавило горло собственным, сильно пригнутым подбородком.

— Когда он!.. — сказал попозже: — Девятый! Подоспеет, громила… То почему бы не утешиться следующим образом: «Ничего, ничего! Как-нибудь. Надо сдюжить: один же такой, потом опять можно будет, продержимся».

Не в силах справиться со своим восторгом, Бичнев специально приподнялся, чтобы увидеть Никанова. Сказал:

— После такого объяснения помолчать хочется.

Задумчивый Никанов лежал с открытыми глазами. Как будто отсутствовал в каюте до тех пор, пока не распахнулась дверь. Он привстал. Посмотрел: не зашел ли к ним кто-нибудь?

По коридору к носу, где каюта Кузьмы Никодимыча, карабкался Назар. Уперся. Вроде не хотел уступить тому, кто насел на него сзади.

Дверь сама закрылась и снова отошла на ладонь.

— Мы из последнего тянемся на своих короедов. А может, наши лишения только во имя собственного бессмертия? — Никанов поставил левую руку на локоть, правую скрестил с нею ниже большого пальца и помахал Назару, как флагом на рее.

Варламова Спиридона — вот кого Назару следовало призвать умно пользоваться своим умом. Его готовность высказаться никого не удивила:

— Хочешь, толкну теорию?

Никанов ответил жестом: «А что произойдет, если я возражу?»

— Тогда согни ладонь возле уха. Так, внимай. В какой-то семье появился отпрыск…

— Условно, что ли?

— Соображаешь! Что, нужна ли ему опека?

— Это как когда.

— А теперь пора о том же сказать уже иначе.

— Заключить?

— Насчет отрицания отрицания ты — как? Имеешь понятие? — обнаружил свое пристрастие к философии Бичнев.

— Кажись, схватил! Новорожденный растет каким? Соответствующим новой жизни. Родителям хочется, чтобы он избежал всяческие ошибки. А если на поверку… навязывают свое. От вчерашнего дня. Отсюда конфликты.

— А что? Вполне как будто! — порадовался Бичнев. — Получается, Кузьме Никодимычу с первым помощником пора бы отступиться от Венки.

Всякое плаванье приходит к своему концу. Единодушцы Варламова Спиридона подумывали о том, как отметят встречу с портом приписки, именуемым между собой Рио-де-Находкой.

Превыше всех напитков они ставили пиво. А что оно без вяленой рыбы? Бичнев, по-прежнему занятый раздумьями о валах («Зачем подразделять их?»), на верхнем капитанском мостике цеплял вешала:

— Допускаю! Девятый вал может оказаться труднейшей вахтой!..

Никанов тотчас перестал мельтешить перед ним с подпорками, ухватился обеими руками за поясницу:

— Или еще чем-то? Горем! Обрушится оно на тебя, потом что ни делай — никак невозможно собраться с мыслями.

Хозяйственный, любящий во всем аккуратность Варламов Спиридон перетряс в кастрюле подсоленных окуней, ударил себя легонько поверх кармана, чтобы удостовериться, что не забыл взять с собой нож прорезывать в хвостах дыры, и согласился с тем, что у девятого вала действительно-то обличий — никому не пересчитать. А также сказал, что действительно худа без добра не бывает. Люди, попав в кегельбан, узнают чрезвычайно важное: кто с ними рядом, какая им цена, а значит, что ждать впереди.

После обычной отсидки в своей лодке, под вечер, Зубакин с ходу навалился на дверь под табличкой «1-й пом. капитана» и только потом, когда переступил через комингс, стукнул по ней вдогонку, чтобы предстать гостем, что ли.

— Не помешаю? — А вышло у него: «Скажи, на что ты изводишь не принадлежащее тебе служебное время?»

На столе-эллипсе стояла пишущая машинка. Назар только что отстукал в характеристике на старшего механика «…пока более склонен подчиняться, чем командовать». Обернулся, не сразу встал и — где моя стеклянная банка под марлей? — пошагал к шкафу.