— Не тебе говорить бы это! — взъелся Лето.

— Ты по какому праву?.. Председатель? — рассвирепел Серега. Охнул, стал покачивать перевязанную руку.

— Мой кэп не передовик. А все же не считал царапины на своем самолюбии. Взял вступил… — тихо, только с Зельцеровым поделился первый помощник с двухтрубного БМРТ заграничной постройки.

— Я б твоего к себе ни в какую вахту не поставил, — покрыл его Зубакин.

— Ни к чему это, — сказал Назар. — Анатолий Иванович! Можно посдержанней. Разве тебе недостаточно, что подтверждено: экономика и нравственность не в одной куче. А вместе с тем не отделены глухой стеной. Деловитость — категория глубоко нравственная… Вполне конкретная. В ваших условиях поддается взвешиванию. Чего еще-то?

«Не надо бы мне самому… Без первого помощника, — покаялся Скурихин. — Натравлю-ка его…»

— Ты же мой преемник все-таки. Последователь, — заискивающе взял руку Назара.

«Сейчас сформулирую для тебя! Получишь!.. — отодвинулся Назар, испепеляюще посмотрел на руку Скурихина, очень гладкую, без морщинок. — Я действительно приступил работать под началом Зубакина вслед за тобой. А тебе что мерещится?.. У меня свое соображение! Собственное! Только ты, — предостерег себя, — ни в коем случае не сорвись. Зубакин скажет тебе потом: «Вежливость — религия слабых». Так объяснишь ему, ничего страшного».

Повадками и звериной настойчивостью, какую было не скрыть, непоседливый Скурихин походил на отъявленную матерую касатку, подбивающую загнать кита на мелководье и взять его без особых усилий всего разом. Возмущенный Назар поднялся, повернулся к сидящему в его кресле, и тот не стал упрямиться, сразу же пересел, чтобы уже ничто не разделяло первого помощника и капитана, а Серега скривил губы.

«Пусть он!.. — покивал Назар. — Я пришел на выручку Зубакину». Затормошил себя: «Что-то надо!.. Ну, действуй! Хотя бы дай справку: не тот Зубакин, не за того выдан. Нечего с ним!.. Люди дела подчас колючи. Только это ли не равнодушие к ним, если не разбираться, отчего они такие».

Кому-то понадобилось напомнить о льве, убитом Зубакиным. Худоба Зельцеров полез в более позднее:

— Что же произошло в Олюторке? Так-таки провернулась траловая лебедка?

«Какой же ты!.. — расстроенно погладил Назар свой несуществующий чуб. — Разве не подлец? А кто?.. Спустя столько что вздумал!.. Не доложили ему! Когда действительно требовалось — вмешайся, — по-всякому уходил от меня. Я фактически-то один расследовал как мог. Это, конечно, возымело… Отразилось на промысле. А еще я навлек на себя, за что ничуть не переживаю, конечно».

Чего только не изведал Зубакин! Предательство вроде бы предвидел. Сжал у себя под подбородком ладони, сказал:

— Ваша воля. Можете предоставить слово тому, кто к лебедке всех ближе… («Стараемся, учимся. А насколько же мы еще несовершенны, все человечество в целом!»)

«Выражение-то у него!.. Точно такое, как на совещании, когда Зубакин подсчитывал, сколько за то, чтобы делить шампанское», — без жалости посмотрел Назар на Ершилова.

Что же, Ершилов проглотил язык?

— Ерундила ли траловая?.. — спросил он себя вслух наконец. — Да. Чего запираться? Правда, сам я не видел. Это со слов помощника по производству… Зельцеров! Ты почему поступаешь таким образом-то? Только за себя?

Очень просто и легко Зубакин мог вырваться из окружения.

— Вы инженер или нет? Как посмели подать мне рапорт! — пристыдил он Ершилова. — Что вам грозит, понимаете? Короче, отсюда заходите ко мне с актом, со всеми документами — спуску не дам.

Он едва не сказал больше. Взбросил взгляд на Зельцерова, рассматривающего скатерть.

— А вы!.. — по-приятельски улыбнулся Назару Скурихин. — Тогда-аа еще позволили себе, не защитили Малютина. Теперь тоже… Создаете видимость, что у вас тишь да гладь — божья благодать. А вам как надлежит?.. Всякий раз безжалостно выявлять различную хворь, не загонять ее вовнутрь. Особенно возмутительно… вы порознь с Зельцеровым!… Разве так можно? По-партийному? Чего вам делить? Он специалист. Статью написал для журнала! Знаете — нет?.. Интересы у вас одни и те же. Вы еще молодой, Назар Глебович! Не по возрасту, конечно. Все, что здесь слышите, вам не к лицу… Отнюдь. Извлеките для себя, не то как посмотрит ваша парторганизация… Она вправе, знаете ли, поставить любой вопрос: основа партии, как в Уставе записано. Это я сказал от себя. Теперь от лица парткома. Что с вами? Нигде не говорите в полный голос, даже здесь. Никакой вы не трибун — до трибуна вам далеко, чтобы зажигать и увлекать за собой. На чем особенно буду настаивать перед Находкой? На учебе у вас слишком много о производственных отношениях. Через край, образно говоря. Ну, чего уж! Необходимо рассказывать о производственных отношениях, надо: энтээр! Много значит мораль. Сам провожу высказывание Цицерона: «На качестве изделия сказывается духовность или бездуховность творца».

Еще бы не повеселел Зельцеров! Кому-то полушепотом рассказал, как порвался ваер. Кивнул на Серегу, устраивающего больную руку. Совсем иначе председательствовал Лето. Встал, подошел к Ксении Васильевне, влюбленной невпопад. Подтолкнул пожаловаться: какой все же Назар, только знает срывать удовольствия, потребитель.

— Пусть это станет достоянием гласности. Я тоже спрашивал Ершилова — что с лебедкой?.. Только ничего не достиг. Само собой напрашивается вывод… Он вас полностью изобличает… — Назар назвал старшего механика по имени-отчеству. — Зачем вы у нас на траулере? Товарищ Зельцеров?.. Вы тоже не сбоку как будто. Где ваша честность? В свое время не могли найти капитана или, наконец, меня? Еще в крайком отправили бы запрос насчет… так ли мы здесь действуем?

Тут Скурихин вполне усвоил, что́ еще перенял Назар у своего капитана. Назар не терялся. Не сворачивал с взятого направления. Его смелость обеспечивалась и собственной компетентностью во многом, и тем, что в экипаже увидели, каков на деле. Никогда ж не отворачивался от Кузьмы Никодимыча, не принимал за старческую блажь его стремление где-то и в чем-то обязательно пригодиться Венке.

Первые помощники капитанов, приглашенные на «Тафуин» Скурихиным, не стали вникать, в чем провинился Ершилов и почему Назар так дал отпор Зельцерову, яростно. Не мог своевременно призвать к ответу того и другого? А может, сам в чем-то замешан?

— Что вам, Назар Глебович, далась траловая лебедка! — упрекнул Лето. — Допустим, она провернулась, как вы нам упорно навязываете. А если бы мы развесили перед вами уши, всю разобрали ее? Чем это обернулось бы? И селедку б не дергали, и окуня не взяли б.

— Тем не менее!.. К чему умалять значение того, что было на самом деле? — старший тралмейстер решился козырнуть — какой он, полюбуйтесь, объективный! Сказал, что не надо замазывать глаза. В Олюторке первый помощник от начала до конца боролся за план по всем показателям, не праздновал труса, честь ему за то и хвала.

Кто-то поднял руку… А, Серега! Покраснел-то как! Вышел из берегов.

Зельцеров хладнокровно подсчитывал, сколько былое претензиями к Назару в его стане. Подтолкнутый им Плюхин указал на Серегу:

— Не весь еще выложился!

— Ты опять круги пускаешь?.. Как с едой?.. — Дима намекнул Лето на то, что он с неделю не появлялся в кают-компании, тайком от всех ел в своей каюте — вымогал списание на берег без замены.

— В общем-то так должно быть, вполне закономерно. Ершилову Зельцеров дружок. С расчетцем к тому же. Кого еще взялся бы он покрывать? А насчет траловой лебедки… На чем-то же остался след. Займемся на переходе, до замета. Успеем, как с кран-балкой. Вкалывать можем, дай бог, — сказал Серега. Краснота на его лице исчезла: снова вошел в свои берега.

Это не устроило самого пожилого из группы океанического института, руководителя темы:

— Не разговорились коммунисты. А из-за чего? Вы, Назар Глебович… не принимайте все близко к сердцу. К чему это? Установлено, что ошибок у вас полно. Я умалчиваю знаете о чем, не то пришлось бы вписать в повестку… По поводу той же Нонны… Какое избавление от нее? Сговорились — избрали делегатом! Перевыборов не надо. Не настаиваю. А сделайте себе зарубку на память. То администрируете почти, то страсти раздуваете. Ваше счастье, что на своих напали. А не то бы персональное дело появилось.