— Конечно, теперь мы не столь близки, как раньше. И я плохо с ней обошелся — истратил ее приданое и все такое. А использовать ее еще и… так — это уж слишком! Она чувствительная девочка.

— Насколько она дорожит усадьбой и поместьем? — спросил сэр Лоуренс.

— Она дорожит семьей и понимает, что ситуация серьезна, но она никогда даже не задумывалась о замужестве. Двенадцать лет, что она провела в монастыре, не самая лучшая подготовка к браку! Если бы она была дочерью йомена — другое дело! — Он посмотрел на Кэтрин и крепко сжал ее руку, в его глазах промелькнула улыбка. — Пожалуй, мне следует пойти поискать ее… чтобы объяснить…

— Нет! Пусть госпожа Джиллерс поговорит с ней попозже, когда Оливия немного остынет. А потом я пойду к ней сам.

— Господи, сэр! Не ходи к ней! Она тебя разорвет в клочья. Я знаю, какой у нее горячий нрав, а ты наш гость.

— Я с ней справлюсь. Будет лучше, если она не сможет раздумывать слишком долго.

— Не считаешь ли ты, сэр, что все же надо дать ей возможность немного подумать? — спросила Кэтрин.

— Нет. У меня нет времени. Я должен завтра уехать. Могут пройти месяцы, прежде чем я смогу приехать снова. И помни, наше соглашение зависит только от того, примет ли Оливия мое предложение. И ни о чем другом речи быть не может.

— Но не думаешь ли ты, что это маловероятно, чтобы она так быстро согласилась на такой шаг? Она ведь не привыкла к мужчинам, сэр. Это же неопытная, невинная девочка только что из монастыря.

— Может быть, это и кажется маловероятным, госпожа Джиллерс, однако и более важные решения принимались в короткие сроки. А что касается того, что она не привыкла к мужчинам, то эта проблема, я полагаю, решится сама собой.

Его лицо так однозначно говорило, что его решение окончательно и бесповоротно, его уверенность была настолько непробиваемой, что ни Кэтрин, ни Генрих не сумели ничего возразить.

В укромном углу под стеной парка Оливия опустилась на траву, сорвала с головы золотой ободок и подтянула колени к подбородку. Из ее груди вырвались рыдания. Она плакала так горько, что казалось, ее сердце разорвется.

Но мало-помалу рыдания перестали сотрясать ее тело, всхлипывания стали тише, и она откинулась назад, опершись о стену, горячей спиной ощущая холод камня. Бледная луна слабо светилась на вечернем небе, и она вдруг осознала, как это красиво. Тишина проникла и в ее измученную грудь и немного успокоила.

— Использовали меня в своей сделке, заплатили мной, как будто я мешок муки или… или… курица! — заговорила она сама с собой. — И он еще надеется, что я буду вышивать ему одежду? Золотошвейка ему нужна, пригодится в хозяйстве, вот оно что! И еще, конечно, будет всем хвастаться, что его жена — лучшая вышивальщица на севере Англии. Чего еще желать? Но он не дождется этого! — прошептала она сквозь стиснутые зубы. — Пусть Генрих заплатит ему племенной свиноматкой!

Слезы уже вновь готовы были пролиться из ее глаз, когда к ней подошла Кэтрин.

— Олли, ох, Олли! — Кэтрин назвала ее ласкательным именем, которое придумал в свое время Генрих. Она опустилась на колени рядом с Оливией и обняла ее за плечи. — Не хочешь со мной поговорить?

Оливия покачала головой.

— Нет, Кэтрин, не хочу! — она помолчала и продолжила: — Это так унизительно, когда тебя используют! Я знаю, бывают всякие соглашения, но ведь не до такой же степени! И Генрих этого не захочет, правда? — Молчание Кэтрин заставило Оливию внимательно посмотреть на свою невестку. — Правда, Кэтрин?

— Мужчины не такие, как мы, Олли. Они знают только то, чего хотят и как это получить. Они не думают о том, чего это нам стоит. И когда видят самый выгодный и быстрый путь, чтобы добиться желаемого, они не тратят драгоценного времени на соблюдение кодекса рыцарства. Они идут напролом.

— Ты говоришь о Генрихе или?..

— Об обоих.

— Но ведь это я должна принять решение, — сказала Оливия, вновь зажигаясь гневом. — Впрочем, что бы я ни решила, я в любом случае проиграю! Господи, разве это справедливо?

— А ты уверена, Олли, что проиграешь, если выйдешь за него замуж?

— Что ты этим хочешь сказать?

— Разве ты уже не влюблена в него немножко?

— Ах, Кэтрин, я терпеть не могу этого человека! Ты видела, какой он самонадеянный и деспотичный. И он только что показал, какой он хитрый и коварный, и еще безжалостный…

— И сколько он готов заплатить за то, чтобы получить тебя! — отрезала Кэтрин. — А ведь часто бывает совсем наоборот. Сэру Лоуренсу не нужно приданое, ему вообще не нужно ничего, кроме тебя!

— Но я ему нужна только для того, чтобы вышивать ему одежду, чтобы иметь власть над тобой и Генрихом, разве ты не видишь?

Кэтрин мягко рассмеялась и взлохматила ее медные кудри.

— Дурочка! Да он может купить сколько угодно золотошвеек, если бы это было именно то, что ему нужно. И ему даже не пришлось бы жениться!

— Что же мне делать, Кэтрин? — тихо спросила Оливия. — Я не верю в то, что он питает ко мне хоть какие-то чувства, а уж мне-то до него точно дает никакого дела. Но я не знаю, как мне поступить. Ты и Генрих не сможете обойтись без его помощи.

Она снова начала плакать. Кэтрин притянула ее к себе и погладила по волосам.

— Я не могу советовать тебе, Олли. Ты сама должна решить. У тебя есть целая ночь, чтобы как следует подумать. Он уедет завтра. С тобой или без тебя.

— Он так сказал?

— Да. Но я не допущу, чтобы Генрих как-то давил на тебя. Пойдем со мной в дом? — Она встала, отряхнула свое розовое платье и поправила головную повязку.

— Нет, я еще немного побуду здесь и вернусь через боковую дверь. Спокойной ночи, Кэт… Это был замечательный обед… Мне жаль, что он так печально окончился.

Она прислонилась к дереву, прижавшись щекой к шершавому стволу, покрытому лишайником. Перед ее глазами стояло его лицо, его блестящие глаза — серые, дерзкие, властные. Всю жизнь прожить с этим человеком? Невозможно. Нет, ни за что! Она решительно повернулась и… увидела его. Он спокойно подходил к ней с высоко поднятой головой, глядя в упор. Ее руки инстинктивным защитным жестом взлетели к груди, и она быстро огляделась, думая, куда ей бежать. Но он перехватил ее взгляд и, одним шагом преодолев разделявшее их расстояние, уперся обеими руками в толстые нижние ветки по обе стороны от ее головы. Теперь путь к отступлению был отрезан. Близость мужчины была столь непривычна, что это воспринималось чем-то наподобие факела, прожигающего ее сквозь тонкое платье и сжигающего волю. В лунном свете ей были видны четкие линии его скул и сильной челюсти, прямой нос и тонкие губы.

— Отчего ты плакала, Оливия? — спросил он тихо.

Она резко отвернулась от него. Почему она должна объяснять этому бесчувственному животному, что она из-за него испытывает?

— Ответь мне, — сказал он. Раздраженная его упорством, она вызывающе посмотрела на него.

— Это были слезы гнева, сэр, а не сожаления, уверяю тебя.

— Гнева? Ты рассержена предложением руки и сердца, Оливия?

— Это не предложение руки и сердца, — отрезала она, сверкая глазами. — Это ультиматум. Или мой брат потеряет усадьбу, или я должна буду прожить всю свою жизнь с человеком, который мне крайне неприятен. Чтобы вышивать ему одежду! Какое же это предложение, позволительно спросить?

— Спросить всегда позволительно.

— Я не привык делать такие серьезные предложения, может быть, это выглядело недостаточно тонко. Но как мне кажется, учитывая обстоятельства, все было сделано справедливо.

— Ты сделал предложение моему брату, а не мне! — Сердитая слеза скатилась по ее щеке. — Но я — не собственность брата, которую можно отдать в уплату за его долги!

— Я не предлагал Генриху продать тебя за долги. Я просто предложил твоей семье разумный выход из тяжелого положения. В конце концов, я — владелец собственности и хочу вложить в нее капитал. И при этом все останется в семье. Разве это плохо?

Он был так близко от нее! Она отчаянно желала, чтобы его близость перестала так сильно действовать на нее. Сэр Лоуренс взял Оливию за руку, и все здравые мысли мгновенно улетучились из ее головы.