Лоуренс опустил глаза и угрюмо взглянул на жену, так сильно прижав ее к себе, что она даже поморщилась.

— Они не обидели тебя, родная? Если этот мерзавец что-нибудь тебе сделал, я убью его!

Его взгляд был таким суровым, что Оливия ни на минуту не усомнилась, что так и будет. Она предпочла не углубляться в эту тему, и весь оставшийся путь по городу наслаждалась тем, что полулежала в его руках, чувствуя прикосновение его бороды к своему лбу. Пусть это будет началом ее новой жизни.

Посланные впереди слуги уже сообщили об их прибытии. Элизабет и Карина, плача от счастья, встретили их в холле, как раз в тот момент, когда Лоуренс появился со своей драгоценной ношей. Сияя счастливой улыбкой, он пронес ее в их комнату под восторженные возгласы слуг.

Там Лоуренс осторожно положил ее на кровать и сел рядом. Теперь было уже совсем светло, и он мог разглядеть синяк на ее лбу, темные круги вокруг глаз, следы слез на щеках. Он медленно покачал головой, сжал губы, в его глазах цвета стали зажегся гнев. Он дотронулся до синяка, потом до ее щек, и едва слышно произнес с тихой яростью:

— Я убью мерзавца, который это сделал.

— Лоуренс, Лоуренс, подожди. Дай я сначала все тебе расскажу. Это не то, что ты думаешь…

— Голубка моя, как я мог допустить, чтобы это случилось с тобой! Какой же я дурак!

Она протянула к нему руки и, прижав его голову к своей груди, стала гладить гриву густых черных волос. Теперь пришел ее черед успокаивать его.

— Нет, нет, любимый. Успокойся. Не говори так. Я люблю тебя. Я очень люблю тебя. А все остальное не имеет значения.

И вот уже Элизабет, Карина и несколько горничных хлопочут над ее измученным телом. Ее искупали, вымыли волосы и смазали лечебным бальзамом синяки. Теперь она была в чистой белой рубашке льняного полотна, надушенной розами и лавандой, и к ней вернулось ощущение благополучия, которого так не хватало ей все это время. Хотя Элизабет и жаждала поскорее узнать все, что произошло, она понимала, что сперва следует позаботиться о телесных потребностях Оливии. Однако ей трудно было скрыть радость и облегчение, особенно когда Элизабет убедилась, что Оливию не покинуло присущее ей чувство юмора и, более того, она не требовала к себе внимания, а, наоборот, словно извинялась за причиненные хлопоты и волнения.

— Ты совсем не спала, Элиза?

— Мы не могли, родная. Мы были уверены, что как только мы ляжем, тут-то Лоуренс тебя и привезет, а нам совсем не хотелось пропускать этот момент. Да я и не смогла бы заснуть.

— Мне так жаль, Элиза! Вы из-за меня столько намучились. Если бы я тогда не убежала в мастерскую…

— Это из-за того, что мы тогда сказали?

— Нет, вы ничего плохого не сказали. Наоборот, были так добры ко мне! Причиной был всего только один взгляд.

— Мой?

— Нет, дорогая. Лоуренса.

Элизабет не хотела, чтобы Оливия сейчас что-то объясняла. Она думала, что со временем все узнает, а сейчас время отдыхать и утешаться. Но Оливия, поднося ко рту очередную ложку горячей овсяной каши с медом и сливками, продолжала говорить.

— Ты знаешь, Элиза, как Лоуренс умеет смотреть?

— Да, я знаю, — ответила та с понимающей улыбкой.

— Ну вот, и тот его взгляд за столом говорил: «Ага, моя дорогая, еще один шаг, и ты попалась!»

Отсмеявшись, Элизабет спросила:

— Но разве ты и так не попалась? Что ты имеешь в виду, говоря «еще один шаг»?

Оливия откинулась на мягкие подушки, не отпуская руки Элизабет, и рассказала ей, как все произошло — почему она не желала принимать участия в работе мастерской Лоуренса, хотя ей и хотелось этого больше всего на свете. Она рассказала о странных, обидных для нее обстоятельствах их помолвки, о том, как мучилась из-за сомнений в мотивах женитьбы Лоуренса. О том, как ей больше нечем было отомстить, кроме как скрыть свою любовь и отказаться помочь ему в мастерской.

И все же он не мог не знать, не мог не видеть ее любовь. Элизабет согласилась с ней, потому что это и вправду было видно любому, несмотря на попытки Оливии скрыть от всех свое чувство. Ее деланое безразличие к мастерской, конечно, тоже не обмануло Лоуренса, и поэтому он повел ее в собор, и Оливия больше не могла таить своего интереса к работе. И после этого он коварно вовлек Элизабет и Арчибальда в обсуждение ее идей, зная, что Оливия будет разрываться между желанием принять участие в их беседе и притворяться безразличной, что означало навсегда упустить свой шанс.

— В тот момент я и увидела, как он наблюдает за мной, как ждет моего выбора. И тогда я убежала. Мне казалось, что лучше сбежать, чем сделать то, чего он от меня ожидал.

— Теперь все понятно. Я ничего этого не знала. Значит, поэтому он так торопился со свадьбой?

— Да, это был еще один его недостойный маневр…

— Понятно, почему ты обижалась. Я бы тоже обиделась на твоем месте. Когда он рассказал тебе про мастерскую? Только после свадьбы?

— Он мне не рассказал… Я сама ее нашла. В день нашей свадьбы. — Она жалобно посмотрела на удивленную Элизабет.

— И?..

— И пришла в ярость. Я решила, что это доказывает то, что ему просто нужна лишняя пара умелых рук… и еще, может быть… — Она не могла договорить то, о чем подумала, но в этом и не было нужды — Элизабет поняла ее без слов.

— Ах, Оливия! Как ты додумалась до этого? Лоуренс не стал бы в спешке жениться, если бы ему было нужно только это, дурочка! Он отчаянно влюблен в тебя. Как ты могла в этом сомневаться?

— Наверно, потому, что я так мало знаю мужчин. А еще потому, что он никогда мне об этом не говорил. До сих пор.

Элизабет решила, что их беседу пора прервать — давно уже было ясно, что Оливии пора отдохнуть. А все загадки, связанные с ее похищением, могут еще немного подождать.

— Она спит?

— Нет, дорогой! Думаю, она ждет тебя.

Лоуренс подошел к кровати. Он чувствовал себя очень утомленным. Не говоря ни слова, они обняли друг друга и заснули.

Через несколько часов Оливия открыла глаза. Лучи полуденного солнца заливали комнату. Лоуренс спал рядом с ней, обняв ее одной рукой. Голова его покоилась у нее на груди, черные волосы были в беспорядке. Любовь к нему затопила ее потоком эмоций. Больше не будет мести, не будет горечи и обид — все это в прошлом. У нее есть любовь Лоуренса, у Лоуренса — ее любовь. А больше ничего и не надо.

Она погладила его лицо, провела рукой по лбу, по плечам, по руке, что лежала на ее груди. Она вспомнила, какой сильной могла быть эта рука, и какой нежной, когда он сжимал ее в своих объятьях. Как она могла быть такой несговорчивой, такой упрямой? И хотя еще оставалось очень много неразрешенных вопросов и старых обид, ответы на эти вопросы следовало получить лишь для того, чтобы удовлетворить ее любопытство.

Лоуренс также сгорал от желания узнать подробности ее похищения. Элизабет рассказала о синяках на ее теле, наполнив его сердце яростью при мысли о том, что они могли сделать с ней. Теперь, когда они лежали вдвоем, расслабленные, в широкой мягкой постели, она могла поведать ему все, что с нею случилось. Она не видела, как изменилось его лицо, когда она рассказывала о том, как притворилась, что упала в обморок, чтобы избежать объятий мастера Толланда. Однако когда он убедился, что ничего страшного с ней не случилось, ей удалось перевести разговор на более приятную тему.

Она провела рукой по его широкой груди и прошептала ему в ухо:

— Наверное, это должно было случиться, чтобы мы перестали скрывать нашу любовь. Скажи, мне снится, что ты любишь меня, или это все на самом деле?

Он взял ее руку, поднес к губам и поцеловал ладонь.

— Я полюбил тебя с самого первого мгновения, когда увидел, моя красавица.

Оливия резко села в кровати, и ее волосы упали на него золотым водопадом. Она изумленно смотрела на него.

— Ты хочешь сказать — тогда, в монастыре!? Не может быть!

— Да, моя дорогая, — ответил он, целуя ее в кончик носа. — Именно там я увидел эту прекрасную дикую птицу, летящую вниз по холму, и почувствовал… м-м-м… некоторую пустоту… на своем запястье!