А вот на тех, кто хорошо знал каждого из тридцати трех мужчин, восьмиминутное видео произвело прямо противоположное впечатление. После просмотра Джессика Чилла, которую ее любимый мужчина и отец их дочери крепко обнял на прощание перед тем, как отправиться на работу в тот роковой день, погрузилась в состояние тревожного и скорбного ожидания. Дарио Сеговия, которого она видела в ролике, – это не тот мужчина, которого она знала. Он страдал от какой-то постоянной душевной боли – и это было видно по его тусклым глазам, по тому, как он сжимал виски и норовил отвернуться от камеры. Его сестра Мария, «мэр» лагеря «Эсперанса», едва увидев Артуро, подумала: сейчас, более чем когда-либо, он нуждается в том, чтобы кто-нибудь обнял его. Хотя и остальные шахтеры тоже выглядели не похожими на себя. На тех, кто знал его, Осман Арайя всегда производил впечатление человека, разбирающегося в путях Господних и уверенного в собственном предназначении, а на видео выглядел смиренным и уязвленным; поминая же Господа, он явно глотал подступившие к горлу слезы. Пабло «Кота» Рохаса вообще показали в профиль; он сидел на земле без рубашки, измученный и какой-то усохший, словно кто-то взял и водрузил голову мужчины средних лет на тело мальчишки. Хорхе Галлегильос, которого семья знала как человека высокого, упрямого, деятельного и гордого, едва смог выдавить пару слов; его вообще трудно узнать под слоем сажи и грибков, покрывающих все его тело.
Родные и близкие тридцати трех заживо погребенных шахтеров, да и все Чили, обеспокоились бы куда сильнее, если бы им хотя бы одним глазком было позволено увидеть то, что правительство предпочло вырезать из этого видео. В одном из выпусков новостей все-таки прозвучал намек, что именно спасателям известно о состоянии горняков, когда было заявлено, что пятеро из них страдают от глубокой депрессии и вообще не пожелали появляться на видео. Так вот, на этом оставшемся неизвестном отрывке Марио Сепульведа брел по жидкой грязи, демонстрируя зрителю убогое отхожее место, и, подводя общий итог их настроению и самочувствию, растерял свою самоуверенность. Мы непременно выберемся отсюда. Мы не собираемся задерживаться здесь надолго. Мы нужны своим семьям, говорил он. Мы очень вам благодарны, chiquillos… Единственное, о чем мы просим, – не показывайте никому, как здесь сыро и в каких условиях мы живем. Он намекал на смерть, давая понять, что она ходит где-то рядом с ними. Такое положение дел – для воинов, продолжал он и добавил, что если им придется отдать свои жизни ради Чили – они сделают это здесь или где-нибудь в другом месте… Они были бы очень благодарны, если бы семьям передали, как они любят их. За ними стоит множество прекрасных людей. Затем он вспомнил свой родной город, Парраль, свой район в Сантьяго, спортивные клубы, которые посещал, и заключил: людям, которые его знают, известно, что сердце у него – вот такое большое, – он широким жестом развел руки перед голой грудью. И он готов вырвать это сердце и отдать его тем, кто в нем нуждается. «Я не сдамся и буду драться до самого конца, каким бы горьким он ни был».
В конце концов, подобно большинству своих товарищей, Марио решил обратиться непосредственно к своей семье. «Франсиско, – начал он, и тут голос его на звуках имени сына сорвался и мужчина едва не заплакал. Откашлявшись, он продолжал: – Мой девиз: Собака. Храброе сердце, huevòn[45]. Мел Гибсон, huevòn. Папа всегда будет рядом, чтобы защитить тебя, viejo. Клянусь, я всегда буду рядом». На этих словах эмоции захлестнули Супер-Марио и он отвернулся от камеры, знаком давая понять Флоренсио Авалосу, чтобы тот остановил запись. Просмотрев видео от начала и до конца, министр горнодобывающей промышленности и остальные руководители спасательной операции решили выполнить просьбу Сепульведы: вырезав несколько сцен, они поместили видео со всеми его гнетущими и мрачными образами на хранение в правительственный архив.
На психолога же Итурру неотредактированный вариант видео оказал совершенно иное действие, внушив ему оптимистические надежды относительно состояния психики тридцати трех его пациентов. После дополнительных телефонных переговоров, а также подробного анализа данных, которыми шахта начала обмениваться с поверхностью, он пришел к утешительному выводу, что заточенные под землей люди – каждый в отдельности и вся группа в целом – находятся в хорошей форме. Estàn cuerdos, как он выразился. Они пребывают в здравом уме. Кое-кто из спасателей полагал, что подобный вывод позволяет усомниться в здравомыслии самого врача, но клинические доказательства были налицо. «С психологической точки зрения они были совершенно здоровы, – позже скажет Итурра. – Да, они были напуганы. Но это нормально – быть испуганным при таких обстоятельствах. Но ведь они при этом не вопили в истерике, чтобы их забрали оттуда немедленно». Среди прочего, психолога приятно удивил тот факт, что шахтеры не потеряли способности беспокоиться о других, – он сам слышал подтверждение этому во время их первого разговора с министром, когда горняки спросили, успел ли водитель Вильегас выехать наружу до обвала, равно как и в словах благодарности к спасателям, с которыми обратились Марио Сепульведа и Виктор Замора. Словом, горняки еще не поддались панике и сохранили некоторое подобие организованности, чем психолог был приятно удивлен, поскольку исследования поведения больших групп мужчин и женщин в ограниченном пространстве в течение долгого периода времени показывали, что таковое нередко оборачивалось большой бедой. В общем, Итурра, сторонник клиентоцентрированной философии[46], основные положения которой были разработаны американским психологом Карлом Роджерсом, не сомневался, что найдет подходы к шахтерам, как и к любому другому пациенту. В телефонных разговорах с горняками он постоянно подчеркивал: «Мы сотрудничаем и будем работать до тех пор, пока вы не выйдете наружу. Я останусь с вами до самого конца». При этом его не интересовало все происходившее с ними на протяжении семнадцати дней до того, как их обнаружили: «Я здесь не для того, чтобы судить. Вы сделали то, что должны были сделать».
На каждого из своих тридцати трех пациентов у Итурры, стараниями работников социальных и медицинских служб Чили, набралось уже пухлое досье. В этих записях перед ним представали ежедневные битвы и сражения с тяготами шахтерского быта, равно как и многочисленные семейные и амурные похождения и неурядицы, широко распространенные среди рабочего люда Чили. Один из шахтеров уже совершал ранее попытку самоубийства, двое являлись эпилептиками, у одного был диагностирован маниакально-депрессивный психоз – и, судя по его собственным наблюдениям на поверхности, у некоторых горняков имеются любовницы, в чем либо убедились, либо впервые узнали жены за время жизни в импровизированной деревушке лагеря «Эсперанса». Итурра как психолог специализировался на горнодобывающей отрасли, и потому подобные вещи его не слишком обескураживали, поскольку он знал, что, помимо бед и горестей, в жизни обычного шахтера есть место таким вещам, как сила духа и стойкость, чувство товарищества и самоуважения, которые может дать ему маскулинно-патриархальная культура. Но Итурре, как и никому другому в Чили, еще не доводилось лечить людей, страдающих от столь продолжительной изоляции, как та, что предстоит его нынешним пациентам. Если их действительно не удастся освободить раньше Рождества, то они проведут под землей вдвое больше времени, чем кто-либо ранее. Они были похожи на людей, отправившихся в полет на каменном космическом корабле, или изгоев, потерпевших крушение и чудом выживших на безжизненной планете. Для того чтобы понять, как люди переносят столь длительную изоляцию в ограниченном пространстве, Итурра вступил в переписку по электронной почте с НАСА. Вскоре из Хьюстона должен был прибыть Альберт У. Холланд, психолог аэрокосмического агентства (вместе с двумя другими врачами и инженером). Во время общения по электронной почте Холланд предупредил Итурру, что тому предстоит подготовить и шахтеров, и их семьи к долгому пути и тяжелым испытаниям. Он назвал это «долговременным мышлением». «Смотрите на это, как на марафон», – заявил он Итурре, и вскоре эту метафору подхватили чилийские психологи, и она стала своей и для шахтеров, и для членов их семей. Un maratòn.
