Некоторые успели спрятать по нескольку печений, захваченных во время разорения короба с продовольствием. Время от времени они уходили в сторонку и тайком поедали добычу, не говоря об этом никому, кроме самых близких товарищей. В первый же день заточения, после того как Марио Сепульведа провел инвентаризацию оставшейся еды, Ариель Тикона извлек из мусорной кучи одну из пачек испорченного молока. Оно уже успело свернуться, но Тикона все же его выпил. На удивление, с ним ничего страшного не произошло, и он даже шутил по этому поводу, мол, благодаря молоку у него есть шансы протянуть дольше остальных.
У шахтеров в Убежище была масса времени подшучивать друг над другом и размышлять о чем-то личном. «Не покидает ощущение беспомощности. La impotencia es muy grande, – писал Виктор Сеговия в дневнике, который начал вести. – Мы не знаем, пытаются ли нас спасти, и вообще, что происходит там, наверху, потому что здесь, внутри, мы не слышим никаких машин». Виктор работал оператором тяжелого погрузчика. Он был из семьи, которая испокон веков проживала в Копьяпо. За свои сорок восемь лет он ни разу не выезжал за пределы Атакамы. Небольшой городок Кальдера в семидесяти километрах отсюда – это предел знакомой ему географии. Его выгнали из школы еще в пятом классе за то, что он постоянно устраивал драки, но вместе с тем он неплохо писал, и вот теперь он решил завести дневник, обращаясь во вступительном слове к своим пяти дочерям. Из обращения было видно, что Виктор всерьез полагал, что записки попадут к детям в руки уже после того, как эти каменные стены станут его могилой. Еще до аварии пятого августа Виктор принес на шахту ручку и миллиметровку, чтобы записывать показания на датчиках своей машины. Теперь же он использовал бумагу, чтобы вести хронику всего, что происходило с ним и с остальными рабочими смены А. Он начал с того, что подробно описал последний день перед началом рабочей недели. Он пил пиво со своим двоюродным братом Пабло Рохасом по прозвищу Кот (он тоже сейчас был вместе с ним в заточении). Они поминали покойного отца Пабло и вспоминали детство, когда мальчишками играли на берегу реки Копьяпо, в которой тогда было не в пример больше воды. Виктор страшно напился в тот вечер, а по дороге домой остановился у киоска и умял целых четыре хот-дога. Он и не надеялся, что будет в состоянии выйти на следующий день на работу, и даже не стал заводить будильник. Однако по какой-то неизвестной причине он проснулся как раз вовремя и отправился на работу совсем без признаков похмелья.
В своем дневнике Виктор вспоминал о том, как в 11:30, как раз после первого тревожного грома, мимо них проехал управляющий шахтой Карлос Пинилья. Главный управляющий проигнорировал все их вопросы о том, насколько безопасно продолжать работу. Он описывал ужас, который все испытали, когда стены Пандуса вот-вот готовы были обрушиться на их головы. Написав свое имя в конце первой записи в дневнике, Виктор попытался уснуть, но не мог, постоянно прислушиваясь к отдаленным раскатам в глубинах горы. Каждый удар мог означать начало очередного обвала – на этот раз последнего, – который окончательно поглотит Убежище вместе с его стальной дверью и металлической сеткой, которая уже не сможет защитить укрывшихся здесь людей.
На третий день их пребывания в заточении в половине четвертого утра Виктор начал очередную запись в дневнике следующими словами: «Мои дорогие доченьки, злая судьба распорядилась таким образом, что четвертого августа мы виделись с вами в последний раз в этой жизни… Я очень ослаб и хочу есть. Мне не хватает воздуха, и мне кажется, что я вот-вот сойду с ума».
Когда наступала тишина, некоторые из них прикладывали ухо к скале, чтобы прислушаться, не идут ли к ним спасатели. В какой-то момент это даже стало навязчивой идеей.
– Ты что-нибудь слышишь? – спрашивал один.
– Да-да! Я вроде что-то услышал! А ты? – отвечал другой.
Виктор Замора всегда говорил, что да, он что-то слышал. Позже он признается, что говорил неправду и в действительности он не слышал ровным счетом ничего. Но он чувствовал ответственность за поддержание морального духа людей и поэтому твердил: «Да, звук очень слабый, но он есть. Я действительно слышал его. Они идут за нами».
Йонни Барриос тоже прикладывал ухо к скале. «Это словно прикладывать ухо к морской раковине», – скажет он позже. Вроде не слышишь ничего и в то же время слышишь все. Кажется, что в этой раковине целый океан, а когда убираешь ее от уха, понимаешь, что это была всего лишь иллюзия.
Две группы, выделившиеся из всей массы заточенных, постепенно обосабливались. Один из механиков, спавших на отметке 105, окрестил всех негативно настроенных обитателей Убежища кланом. Среди немногих, кто без конца перемещался между группами, был Марио Сепульведа. Он вечно искал, чем бы заняться, и повсюду был слышен его громкий и резкий голос. Его искрометные, приправленные матом монологи многим поднимали настроение. Особенно веселились Карлос Мамани, Джимми Санчес и Эдисон Пенья. Однако настроение Марио было подвержено резким перепадам. Перри мог смешить и воодушевлять товарищей, но в следующую минуту вдруг становился резко агрессивным и буквально нарывался на ссору, а затем мог так же резко погрузиться в свои мысли, напустив на себя угрюмый и нелюдимый вид. Йонни Барриос пристально наблюдал за тем, как Марио постепенно скатывался в состояние маниакально-озлобленной безнадеги. «Он всегда был беспокойным малым. Я наблюдал, как он носился взад-вперед по Пандусу, а потом вдруг остановился и заорал: “Я хочу помолиться!”». Этот безумный крик «Yo quiero orar!», понятное дело, удивил всех вокруг. Кое-кто даже взглянул на него как на какого-то городского сумасшедшего.
«Меня разрывает от злости! – кричал Марио. – Я чувствую свою беспомощность!» Impotente! В шахте было настолько жарко, что все обливались потом и многие уже давно сняли с себя рубашки, но Сепульведа, человек с сердцем собаки, казался более взмокшим и чумазым, а также более озлобленным, чем кто-либо. И немудрено – как-никак, он принимал участие во всех неудавшихся экспедициях по спасению: лазил по вентиляционной шахте, разгребал завалы, разжигал сигнальные костры. По словам одного из шахтеров, в этот момент Марио выглядел как настоящий «коммандос», который нанес маскировочную краску на лицо и тело для предстоящего сражения в джунглях. Тем временем Сепульведа упал на колени и крикнул: «Все, кто хочет помолиться, присоединяйтесь!» Глядя на него, Йонни подумал: «Нам крышка, и Перри это знает. Он хочет примириться с Богом и попросить у него прощения за всех нас».
Как потом вспоминал сам Марио, он злился на владельцев шахты, потому что именно они отвечают за безопасность рабочих. Он злился на тотальную несправедливость, ведь ему и без того в жизни пришлось несладко, а тут еще такое стряслось… Он медленно угаснет здесь от голода и нехватки свежего воздуха, в семистах метрах под поверхностью, в этом засушливом районе Чили далеко от дома, где остались его родные и близкие, для которых его смерть станет невосполнимой утратой.
По правде сказать, мысль о молитве посетила его несколько часов назад, во время беседы с Хосе Энрикесом – высоким лысеющим южанином, преданным прихожанином евангелической церкви. Так как Марио принадлежал секте свидетелей Иеговы, они вдвоем с Хосе составляли некатолическое меньшинство шахтеров. Еще до обвала они иногда разговаривали о религии. Как-то раз Марио показалось, что он видел привидение у того места, где погиб геолог Мануэль Вильягран, и счел нужным обсудить это с Хосе. И теперь, когда Марио злобно и агрессивно созвал обомлевших шахтеров на общую молитву, он повернулся к южанину и сказал:
– Хосе, мы все знаем, что ты добрый христианин. Ты нужен нам, чтобы вести службу. Ты не против?
С этого момента Хосе Энрикеса будут называть не иначе, как Пастором. Как только он открыл рот и начал произносить слова молитвы, все поняли, что он как никто другой знает, как говорить о Боге и как к нему обращаться. Энрикесу было пятьдесят четыре года. Работать в забое он начал еще в семидесятых годах, и за это время пережил целых пять крупных аварий. Две из них произошли на юге Чили, когда под завалом оказались погребены практически все из его смены. Однажды на его глазах разлетелась на куски монолитная скала, крепче которой, казалось, нельзя было и вообразить. А в другой раз произошла утечка угарного газа, который незаметно лишил его сознания и чуть было не убил. Эти случаи стали для него лучшим доказательством собственной уязвимости перед силами судьбы и геологии и еще больше укрепили его веру. Уже много лет он прилежно посещал церковь евангельских христиан в своем родном городе Талька на юге Чили.