В полдень второго дня их заточения все собрались в Убежище, чтобы получить свой дневной паек из рук Марио Сепульведы. Он выставил в ряд тридцать три пластиковых стаканчика, положил в каждый по чайной ложке рыбных консервов и налил немного воды – в результате получилось что-то вроде бульона. Кроме этого он выдал каждому по два печенья.
– Приятного аппетита, – сказал Марио. – Очень вкусно, хоть и мало. Постарайтесь растянуть это надолго.
Люди колебались, не решаясь приступать к еде. Этот единственный прием пищи содержал меньше 300 калорий, и на них предстояло продержаться до следующего дня.
В течение первых нескольких дней в недрах горы то и дело раздавались тревожные звуки, поэтому все больше людей предпочитало спать в Убежище или же рядом с ним. «Я пытался спать снаружи, но у меня едва получалось сомкнуть глаза. Когда вдалеке снова послышался грохот, я тут же побежал внутрь», – вспоминал Лобос. Вскоре около двух десятков достаточно крупных мужчин спали в одном помещении размером с просторную гостиную. Некоторые использовали в качестве кроватей пластмассовые носилки, которые до этого были аккуратно сложены в углу. Другие разорвали на части картонные коробки, а мелкие ящики использовали в качестве прикроватных тумбочек. Лобос всегда старался содержать это место в чистоте и порядке: как-никак люди приходили сюда отдохнуть и полежать после тяжелого физического труда. Теперь же эта комната была битком набита потными телами, а белый кафель стал черным от сажи и пыли, которую шахтеры неизменно наносили сюда с обувью и одеждой. Убежище постепенно пропитывалось запахом потных немытых мужских тел. «У нас не было лишней воды, чтобы помыться», – скажет потом один из шахтеров. В помещении с неработающей вентиляцией воздух вскоре наполнился зловонным смрадом. «Я знаю, как пахнут трупы, но это было даже хуже, чем мертвечина», – вспоминал один из шахтеров.
Потеющие люди жаждали воды. Те несколько литров в бутылках, которые они нашли в Убежище, закончились ко второму дню их заточения. Поэтому теперь шахтеры пили из цистерн, где хранилась вода для охлаждения бурильных машин. На второй день после аварии несколько шахтеров отвинтили одну из пробок и использовали воду, чтобы помыться. Но вода приобрела слишком большую ценность, чтобы расходовать ее на подобные цели, поэтому Агилар приказал Хуану Ильянесу перерезать шланг от основной цистерны наверху и запечатать его, чтобы никто не мог тайком принимать душ на нижних уровнях.
Отныне использование воды было строго лимитировано. Марио Сепульведа разбил всех на команды по три человека и назначил дежурство: каждые два дня дежурная команда садилась на машину и отправлялась к цистерне, чтобы набрать шестидесятилитровую пластиковую баклажку. Затем воду для удобства разливали по более мелким бутылкам. Глядя на мутную жидкость, люди думали, что благодаря ей они все еще живы. До аварии они мыли в ней свои грязные перчатки. А Марио Сепульведа в свойственной ему эксцентричной манере даже купался там время от времени, поэтому теперь многие из них с некоторой гадливостью и иронией шутили, что пьют воду из ванны Марио. В слабеющем свете фонарей было видно, что на поверхности воды, которую они пили, была тонкая черно-оранжевая пленка мазута и кое-где попадались капельки машинного масла. По словам одного из шахтеров, вода на вкус напоминала запах из водоема, который полностью загадили утки. Но несмотря на свой тошнотворный вкус, несколько глотков такой воды прогоняли голод.
В первые несколько дней все жестоко страдали от недостатка еды. Голод проникал в их тела, и в какой-то момент они уже не могли ходить в туалет, хотя позывы, казалось, говорили об обратном. У многих из них пустота в желудке ощущалась как кулак, пытающийся протолкнуть эту пустоту вниз. Франклин Лобос, будучи в прошлом профессиональным спортсменом, умел оценивать свое физическое состояние, и по этой причине, сидя в Убежище, он невольно наблюдал за состоянием других людей. Хуже всех чувствовал себя Марио Гомес, тот самый водитель грузовика, потерявший два пальца на руке. Он страдал от силикоза, и теперь его кашель только усилился. При звуке его кашля помимо воли возникала мысль, что этот кашель – наследство предыдущих поколений шахтеров. «Неизвестно, сколько протянет старик», – думал про себя Лобос. Вероятно, недолго. Еще был Хосе Охеда, диабетик. Два печенья в день – хватит ли этого, чтобы у него не случился приступ? На второй или на третий день заточения у Виктора Сеговии появилась сыпь по всему телу, от жары или от нервов, а может, от того и другого вместе. А самый молодой среди них, Джимми Санчес, вел себя как самый что ни на есть старик: он просто лежал и отказывался что-либо делать, и его эмоциональная подавленность быстро распространялась среди остальных шахтеров.
Одним из способов поддерживать моральный дух людей были разговоры, а также шутки, анекдоты, истории из жизни и фантазии о том, чем сейчас занимаются спасатели. Йонни Барриос заполнял пустоту, объясняя устройство шахты более молодым и неопытным рабочим, таким как Мамани и Санчес, рисуя для них карту на клочке бумаги.
– Смотрите, мы сейчас на отметке 90, – говорил он им. – Мы можем пройти наверх до отметки 190, оттуда есть проход на отметку 230, а затем можно подняться на отметку 300 и еще дальше, на отметку 400.
– Хочешь сказать, что мы свободны? – воскликнул на это из своего дальнего темного угла Виктор Замора, бывший «цыган» из Арики. – Так чего мы ждем? Полезли наверх! – Его широкое, немного детское лицо при этом озарилось безумной клоунской улыбкой в обрамлении копны спутанных кудрявых волос. Таким образом он подначивал Йонни, только тот не особо реагировал на его колкости.
После того как Виктор возглавил нападение на короб с продовольствием в первый же вечер их пребывания в плену, он стал гораздо спокойнее и уравновешеннее. Мужчина постоянно повторял, что они обязательно выберутся и что спасатели непременно придут на помощь. Во время обычной рабочей смены шахтеры развлекаются тем, что без конца подтрунивают друг над другом самым безжалостным образом, поэтому попытка Виктора подшутить над Йонни была не чем иным, как способом разрядить гнетущую обстановку.
– Мы спасены! – воскликнул он снова, обнажая свои белоснежные зубы в широкой сияющей улыбке. – Давайте пойдем на отметку 400 и выйдем наконец на свет божий!
– Нет, не получится, – серьезно продолжал Йонни. – Потому что на отметке 400 как раз и стоит эта каменная стена, которая перекрывает дорогу. Дальше идти невозможно.
– Как же так? – с притворным удивлением отозвался Виктор. – Зачем же ты тогда, как последний дурак, перед нами распинаешься? Мы что, идиоты, чтобы ползти на отметку 400 только для того, чтобы там умереть? – Он громко расхохотался, и его смех распространился на Марио Сепульведу, а также на всех присутствующих. Через несколько мгновений уже все смеялись над беднягой Йонни.
Йонни Барриос, жизнь которого протекала между двумя одинаково сильными и жесткими женщинами, был совсем не против, чтобы товарищи-шахтеры потешались над ним. Ему нравилось видеть, как они смеются, потому что ночью, когда они спали или пытались заснуть, все они выглядели печальными и слишком уязвимыми. Йонни видел, как у некоторых дрожат руки, как по телам время от времени пробегает дрожь. Зная кое-что о жизни этих людей, Йонни понимал, что они мучаются из-за отсутствия алкоголя. Курильщики кое-как удовлетворяли свою потребность в никотине за счет окурков, найденных в мусорной корзине, – они их потрошили, а затем высушивали табак и заново заворачивали в бумагу. А вот алкоголь достать было негде. Больно видеть, как эти внешне здоровые и сильные мужчины превращались в безвольные существа всего-навсего из-за того, что в их организм не поступали привычные продукты ферментации и дистилляции, которые были для них лекарством от нервов. Как правило, болезненные симптомы алкогольного воздержания проявляются в течение первых десяти часов после последней дозы алкоголя, и состояние человека продолжает ухудшаться в период от сорока восьми до семидесяти двух часов. Среди прочего наблюдаются повышенная раздражительность и склонность к депрессии, и в нынешней обстановке они проявились в полной мере. Основным объектом, вызывавшим раздражение у рабочих, стал Луис Урсуа, которому раньше не приходилось так тесно общаться с подчиненными, а значит слышать их упреки и жалобы относительно собственной персоны. «Он совершенно никчемный человек, – твердили все. – Это из-за него мы здесь застряли».
