На поднявшийся шум выходили из своих купе пассажиры спального вагона, проводник вызвал начальника поезда.

Инцидент разрешился довольно естественно. Невинная жертва, очередной раз придя в себя, от обильных переживаний слегка облегчилась через МНО прямо на командира. Командир был мужик сообразительный и сразу понял, чем дело пахнет.

— Зассали, демократки! — это были последние слова командира в конфликте. Он брезгливо отшвырнул монголку, зашел в свое купе, закрылся и запил по-черному, на три дня.

Заминать конфликт досталось все же замполиту. Говорят, пришлось лечь бедняге «на амбразуру» до самого Урала… Зам был разведенный смазливый мужчина лет 35. Что ж, кто на что учился. Осиротевшие демократки оделись поскромнее и не выходили из купе до самого конца следования. Экипаж был предоставлен сам себе и старпому, как положено. А поезд мчался все дальше и дальше, поспевая за расписанием…

Поезд прямым отрезком уже четвертые сутки лежал на бесконечно прямой, самой протяженной железнодорожной магистрали «Владивосток — Москва». На самом деле он, конечно, двигался: вагоны подпрыгивали и раскачивались на стыках рельсов, колеса отстукивали свой ритм, день сменялся ночью, а в вагонах жизнь текла своим чередом. Вообще ехать поездом очень скучно, особенно, если это поезд дальнего следования.

А теперь представьте себе транссибирский экспресс «Россия» с экипажем атомной подводной лодки, следующим на межпоходовую подготовку из Большого Камня в Обнинск. С края света к столице через глухомань. Вокруг простиралась необъятная страна, утомленная бесконечным строительством светлого будущего. Энтузиазм первых пятилеток иссяк, а обещанный поток благ все никак не попадал на многострадальные головы трудящихся. Пресса и телевидение вели бодрые репортажи с ударных строек коммунизма, о которых поэты и композиторы слагали песни, но из окошек вагонов ничего не было видно, хотя уже с полстраны отмахали с востока на запад. Видели паровозные кладбища («в коммуне остановка!»), танковые свалки и штабеля. Полтайги заштабелировано. Проезжали узловые станции БАМа, но везде было как-то тихо и сонно, совсем не так, как в репортажах. Надвигался пресловутый застой с катастрофическими последствиями; страна продолжала устало дремать…

Советский человек, сев в поезд, тут же соображает поесть-попить, а заодно завести знакомство и побеседовать по душам. Ну там выспаться впрок — это само собой, это дело святое: путь дальний, суток двое-трое… А тут — целая неделя! Да и знакомиться не с кем. Экипаж сформирован три года назад и сохранил основной костяк почти без изменений, так, что каждый друг друга знал как облупленного. Сменился только первый призыв матросов, ну несколько мичманов-залетчиков, да минер со штурманом. Ну, кутнули в первый день следования, кутнули на всю катушку, еще раз познакомились поближе.

Дело в том, что зам со старпомом сделали ход конем, заранее расписав офицеров по купе, исходя из научных соображений. Наука та называется «психология отдельных микрогрупп в воинском коллективе». Разумеется замполит — этот хренов «инженер человеческих душ», вывернул всю науку наизнанку и сделал все наоборот. Еще в учебном центре, на заключительном этапе обучения, проводилось психофизическое обследование экипажа, где, в частности, выявлялись эти самые микрогруппы. Чтобы стало совсем понятно — с кем бы ты хотел жить в одной каюте, а с кем бы не хотел. Ну и, естественно, расписали так, как никто не хотел, даже в кошмарном сне. Ответный ход воинского коллектива тоже был вполне предсказуем — напились вьетнамской и корейской водки до немоги. Эта восточная водка была «платой за братскую помощь», как ее называли.

Эффект от ответного хода не вписывался ни в какие прогнозы, если не считать головной боли. Непримиримые, кто терпеть друг друга не мог, на время пути примирились, подружились, сплотились и спаялись. В общем, жизнь вполне укладывалась в рамки марксистско-ленинского ее понимания как «белковая форма существования материи, способная к самоорганизации».

В купе номер двенадцать обстановка была несколько посложнее. Непримиримых, правда, не было, но было черт те что. К двум пультовикам — КГДУ-два (прибалтийскому еврею) и КГА (белорусу) добавили двух опальных: русского подминка и штурманенка-полубурята. Пультовики белорус с прибалтийцем знали и терпели друг друга еще с училища. Подминок (несостоявшийся минер) был «годком» пультовиков, но на почве многодетности и бесквартирья превратился из командирского фаворита и любимчика в мальчика для битья. Дело в том, что суровое сердце минера не выдержало слез и соплей многодетного семейства, и однажды он резанул правду-матку на партсобрании. Квартиры (даже комнатенки) он, понятно, так и не получил, а вот всевозможными взысканиями обвешали, как новогоднюю елку. С должностью — соответственно. А для пущей острастки за три месяца до очередного звания «капитан-лейтенант» вставили в одно место медленно тлеющий фитиль — партийный выговор без занесения. Осуществить такой резкий переход начальству было несложно, поскольку среди прочих достоинств минер был неисправимым грубияном, бабником и пьяницей. И пока не стал правдоискателем, все сходило с рук. Теперь он осознал свою ошибку, отдал все деньги жене и отправил семейство в родную Калугу впереди себя самолетом — для страховки. И сидел, таким образом, некогда разудалый минер тише воды, ниже травы, на все предложения отвечал: «Я — как все» и ни дурной, ни разумной инициативы не проявлял.

Вторым «я как все» был лейтенант: из молодых, да ранний. За свою короткую лейтенантскую жизнь — меньше года — он ухитрился потерять партбилет (выговор), кортик (НСС) и проломить череп хозяину квартиры, где снимал комнату, за то, что тот рылся в его чемодане уже после пропажи кортика (суд офицерской чести). На почве переживаний лейтенант сильно располнел и стал первым «живым центнером» в экипаже. В купе «живой центнер» сидел безынициативным тихоней и на все вопросы отвечал скромно: «Я — как все».

КГДУ был безнадежно болен смесью прибалтийского превосходства с еврейским мессианством, и потому с презрением заявлял, что он тоже «как все». Как не все, или не как все оставался только один КИП-овец — с ума можно сойти! В первый же вечер, когда поезд набрал скорость, он вытащил две бутылки водки, достаточно обширную закуску и попытался сплотить коллектив. «Как все» приняли приглашение, но двух бутылок для сплочения явно не хватало, а больше никто не выкатил. Так что выпили, закусили и — спать, как порядочные. Весь следующий день ехали, читали и молчали. Вечером КИП-овец не выдержал и предложил вздрогнуть — молчание. Тогда персонально каждому — три «я как все». Да. Достал последние две бутылки.

— Мужики, еды у меня нет, вчера съели.

Еды больше не оказалось ни у кого.

— Надо у соседей попросить, — посоветовал КГДУ с верхней полки.

— Логично. Кто пойдет?

Дружное молчание.

— Лейтенант пойдет, что здесь думать? — наконец-то заявил минер.

— Не, мужики, я пас. Я понимаю, что я самый молодой, что с меня причитается, но вы же знаете мою биографию, а я еще толком никого не знаю… Я потом отработаю, — взмолился лейтенант.

— Минер, давай!

— Нет. Я просить не умею. Меня сразу пошлют. Я тоже пас.

Опять пришлось все расхлебывать самому инициатору.

Третий день тоже читали и молчали (как раз в этот день произошел «монголо-советский инцидент»). Вечером КГДУ проявил инициативу и предложил сходить поужинать в вагон-ресторан. Ну, пошли. У минера со штурманенком денег не оказалось, попросили занять. Но жизнь есть жизнь. Пришлось еще раз доказывать способность к самоорганизации. Составили общий бюджет, распорядок дня, расписали дежурство по купе.

Жить стало легче. Завтрак просыпали, обедали в вагоне-ресторане, ужинали в купе. Дежурному по купе вменялось в обязанности добывать. То есть, выскакивать при остановках поезда и закупать еду и спиртное для ужина — в некогда богатой и зажиточной Сибири задача не из легких. И вот настал черед минеру быть добытчиком и кормильцем.