— …но факт произвел обратный эффект — японцы выложились из последних сил, чтобы взять Порт-Артур, и взяли. Эскадра на пять месяцев опоздала.

— А то, что отступали, так это кутузовская тактика. К концу войны мы уже превосходили японцев и во Владик уже первые лодки начали поступать!

— Вот если бы не революция, завалили бы наши первые подводники японцев, — вмешался КИП-овец. — В норматив уложился, но заслушался вашими заумными разговорами. Лично я в училище писал реферат — «Роль флота в русско-японской войне»…

— А у меня там два прадеда воевали, — предвосхитил вопрос связист, — один в Маньчжурии где-то, в полку Деникина, другой на «Рюрике».

— Понятно. А в каких чинах?

— В каких… В рядовых, конечно.

— Ну… тогда за предков наших, которые проливали, как говорится…

Говорили о русских артиллеристах, о непонятных интригах в Главном Артиллерийском Управлении, о том, почему снаряды пробивали броню, да не взрывались. Говорили о «загадочном гении Ленина», который всегда стоял за поражение России и рвал ее в клочья в угоду мировой революции. Маньчжурия и пол-Сахалина после первой революции. После второй — больше: Финляндия, Польша, Прибалтика, Бессарабия да половина Белоруссии и Украины…

Вдруг корабль чуть накренило на правый борт. СДК начал левый поворот.

— Ну, кажись, мне пора — подошли к Цусиме, — заторопился связист. И, будто в подтверждение его слов, экипажу СДК дали по боевой «Готовность номер один». Подводники тоже решили выйти наверх — подышать и посмотреть на ночной пролив.

КИП-овец чуть поотстал в коридоре. Корабль снова резко изменил курс, теперь уже вправо.

— Ео-о мое, иди сюда быстрее! Глянь, что творится! — заторопил комдив-два.

Корабль входил в море огней. Впереди, слева и справа аж за горизонт уходили яркие пятна прожекторов. Множество миниатюрных японских шхун, не теряя напрасно время, чего-то сосредоточенно ловили, осветив воду. Зрелище было потрясающее. По правилам МПСС наш «мастодонт» должен был обходить рыбаков, и он, как пьянчужка на церковной площади среди молчаливых богомолок в Великий Пост, стыдливо рыская и покачиваясь, побрел к выходу из пролива.

— Жируют на нашей кровушке, — сказал комдив-два недобро.

— Знаешь… сдается мне, что вся эта наша враждебность какая-то… искусственная, что ли. Будто нас держат и натравливают, чтобы еще одного Перл-Харбора не было. Японцы все ж поумнели после Цусимы — в сорок первом бросились на американцев, а не на нас… А вот мы не удержались и кинулись добивать их, и себе прихватили японского…

— Ну, это ты зря! Что ж теперь, обратно отдавать? А кто наши транспорта втихаря топил в нарушение нейтралитета? Скажешь, не топили? Родственнички-подводнички… А «Л-16»?

— Ну, топили…, - махнул рукой. — Слушай историю. Забирал контейнер на морвокзале, было у меня ноль-пять на всякий случай. Подхожу к какому-то приличному деду-работяге, прошу помочь контейнер найти. Пузырь показываю. Нашли махом, а потом — к нему в каптерку, где и приговорили. Потом пивком шлифанулись. Так вот он мне и рассказал, о чем Пикуль умолчал, хотя не мог не знать.

— Про что?

— А про американские пароходы под разгрузкой, про «студебеккеры» с тушенкой… С сорок третьего года половину ленд-лиза через Камчатку везли, американскими конвоями. Потом грузили на наши — и во Владивосток. А вот уже оттуда поездами на фронт. Говорит, будто америкосы и отстроили Петропавловск…

— Да мало ли чего может наплести подвыпивший работяга!

— Не скажи. Говорит, сопливым пацаном ходил подбирать консервы, которые из кузовов выпадали. Героизм не ахти, но риск был… И потом, Петропавловск до революции захолустьем был, ударных строек не наблюдалось, а тут бац! — триста пятьдесят тысяч город. Нет, в добрые американские намерения я не верю. Нажились на этих войнах и опять наживаются, а нам еще долго икать. Столько народу положили!

— Там еще осталось?

— Там абсолютно все осталось.

— Пошли уберем, еще вестовой припрется… — и, охватив взглядом еще раз море, залитое прожекторами от края и до края, подводники ушли в каюту.

Утро было пасмурным, ветряным и холодным. В «тропичке» стало совсем неуютно. Дальше — больше. В десять ноль-ноль дали построение на баке на траурный митинг, форма одежды номер три, черная фуражка… Ни хрена себе! Народ полгода не одевал брюки и галстук, забыл про пуговицы и рукава, а потому растерянно заметался. Все же врожденные инстинкты северян сработали, и в полдесятого стройные, загорелые и не похожие на себя(стереотип подводника: бледный, бородатый и толстый), уже прогуливались по верхней палубе. Особых шуток и острот по поводу смены формы одежды не было. Витал еще, видно, над головами трагический дух Цусимы. Не до веселья. Хотя без казусов не обошлось?

Все проспал замполит — и Цусиму, и митинг. Как раз перед входом в пролив выколотил с последнего нерадивого офицера злополучный реферат и «притопил», уснул счастливым сном, верный слуга партии.

А инициатива митинга принадлежала командиру СДК. Наш старпом (командир остался в Камрани расти на ЗКД — зам. командира дивизии) на утреннем построении порекомендовал секретарю парторганизации подготовить трех выступающих. Ну, понятно, от офицеров всегда есть человек, который не откажется — это он сам. Коммуниста-матроса тоже можно «построить» и написать ему текст. А вот мичман может и послать.

Секретарь настойчиво забарабанил в дверь каюты зама.

— Какой еще митинг, какая на хрен Цусима?! Я ничего не планировал! Кто это там воду мутит? — слуга партии начал понемногу приходить в себя.

— Командир СДК. Нас перед фактом поставил, велел трех выступающих выделить. Может, вы выступите? — безнадежно спросил секретарь.

— Еще чего! Кого ты назначил выступающими?

— Ну… я выступлю. Остальные отказываются — не готовы.

— Что значит — «не готовы»? Сколько до начала?

— Чуть больше полчаса…

— Предостаточно! Так… кто там у нас скулил о переводе в военную приемку в Комсомольск из БЧ-5?

— Мичман такой-то.

— Вот и направь-ка его ко мне. Ну, а у матросов кто в отпуск первый кандидат?

— Командир отделения электриков, аккумуляторщик, комсомольский секретарь…

— Во-во, и его тоже, если будет выпендриваться. Моряку поможешь, дашь пару тезисов из своего выступления. Повторение — мать учения. А мичман пусть сам выбирается. Смог же дорогу в «приемку» найти!

Митинг начался вовремя. На правом борту выстроился экипаж подводников, на левом — свободная от вахты команда СДК. Примерно поровну, но сразу бросалось в глаза, что у подводников преобладали офицеры, а у надводников — матросы. Командование и выступающие сосредоточились перед ходовой рубкой, а внизу перед башней сбилась кучка гражданского персонала и даже две женщины (та, что помоложе — уже безнадежно беременна) — возвращенцы из Камрани.

Первым выступал командир СДК, капитан второго ранга. Говорил, в основном, о воинском долге, который с лихвой выполнила вторая эскадра, и выражал уверенность, что мы — нынешнее поколение моряков — выполним свой. Говорил толково, с чувством, но аплодисментов не последовало — не к месту они здесь.

Затем слово взял их старпом, который переводил абстрактный долг в более конкретные задачи. Даже упрекнул расчет носовой башни за плохо покрашенный бак «перед входом в историческое место». Но и это было не смешно.

Ветер с налета пытался сорвать непривычные и неудобные фуражки, солеными брызгами то и дело обдавала волна, и в смысл произносимого на баке никто особенно не вникал. В мозгу все настойчивее и требовательнее звучало:

…Не скажет ни камень, ни крест, где легли

Во славу мы Русского Флага…

В носоглотке что-то непривычно першило. Наверно, это пыталась пробить себе дорогу скупая мужская слеза…

Из всех выступлений запомнился только крупный прокол мичмана: «…и вот, бездарное царское командование погнало советских моряков на убой к Цусиме, которыми командовали безграмотные реакционные офицеры…»

Вот гаденыш, — мелькнуло в голове, — хрен с ними, с «советскими», но ведь не упустил, змееныш, укусить, пусть не советских, но офицеров…