А вообще-то, им было хорошо друг с другом. Лена оказалась доброй, неглупой девушкой, всегда пребывавшей в хорошем настроении, готовой помочь, ничего не требовавшей и ни на что не обижавшейся. Петр ей действительно очень нравился, возможно, она даже была влюблена в него. Но все это было как-то легко, весело, «без комплексов», по выражению Володи Пашинина.

Лена никогда ничего у Петра не требовала: ни встреч вне стен аэроклуба, ни знаков внимания, ни какого-либо особого отношения. Как есть, так и есть.

О Нине она, разумеется, ничего не знала. И уж, конечно, не Петр стал бы с ней об этом говорить.

Кончились каникулы. Петр, пользуясь перерывом в занятиях аэроклуба, приналег на занятия в школе. Кроме того, шли городские соревнования по дзюдо, которые обернулись для него неудачей. И все же к лету он надеялся получить второй разряд.

С Ниной им стало видеться все труднее, уж больно много свалилось на него дел.

Впрочем, виделись они так же часто, как и раньше, вместе готовили уроки. Кино, гости, прогулки почти прекратились. Нина очень серьезно относилась к школьным занятиям. Она поставила себе задачу кончить школу с золотой медалью, и все говорило за то, что ей это удастся. Петр всемерно поощрял ее намерения.

— Нинка, ты должна получить золото! — втолковывал он ей с такой горячностью, словно она отчаянно возражала. — Во-первых, тебе тогда открыты двери в любой институт, во-вторых, ты докажешь своим, что правильно сделала, заканчивая школу здесь, а не в Москве.

Родители Нины вернулись. Сразу после возвращения на Родину обосновались в столице и были заняты оборудованием новой квартиры. Они прилетали на несколько дней к дочери, завалив ее горами подарков, в основном туалетов, которые если бы Нина меняла их даже ежедневно, и то хватило бы до окончания института. При этом если раньше ее родители упорно продолжали считать свою дочь маленькой и посылали ей чуть ли не куклы и банты, то теперь они ударились в другую крайность: навезли ей такие платья, которые шестнадцатилетней девочке просто некуда было бы надеть, какое-то, по выражению самой Нины, «легкомысленное» белье, губную помаду и другую косметику.

Однажды Нина попросила Петра подождать ее в столовой и, уйдя к себе в комнату, долго возилась там, а затем, выйдя к нему и приняв театральную позу, остановилась в дверях.

— Ну как? — спросила она.

Петр смотрел, не веря глазам.

Перед ним стояла молодая женщина ослепительной красоты.

На Нине было длинное вечернее платье, оголявшее плечи и спину, с глубоким декольте. Волосы, блестевшие от лака, волнами спадали на плечи. Она намазала ресницы, и, без того густые и длинные, они теперь напоминали пальмовые листья. Губы она накрасила. На руках и запястьях сверкали кольца и браслеты. Туфли на очень высоких каблуках делали ее еще выше. Комнату заполнил волнующий аромат французских духов. В руке она держала американскую сигарету.

Некоторое время Петр молчал, не в силах произнести ни слова.

— Ух! — наконец выговорил он. — Ну ты даешь! Это действительно ты?

— Действительно, я, — усмехнулась Нина. — Вернее, это я, какой, наверное, хотят видеть меня мама и папа. Поскольку они мне все это привезли. Так как?

— Здорово, — признался Петр, — если б я тебя такую встретил, и подойти не решился. Подумал — не ты.

— И правильно! — неожиданно зло сказала Нина. — Потому что это была бы не я. Имей в виду, Петр, если ты меня когда-нибудь увидишь такой, не подходи, ни в коем случае не подходи! Это будет не твоя Нинка, а чья-нибудь чужая. Ах, — махнула она рукой, — к черту этот маскарад.

Она убежала в свою комнату и через некоторое время вышла оттуда в своем обычном халатике, с блестевшим от холодной воды лицом, с тщательно причесанными волосами.

То, что Петр доселе состоял при их дочери, совершенно не удивило Нининых родителей. Они по-прежнему не принимали его всерьез. Это все школьное. И уйдет в прошлое, в покидаемое детство вместе со школой.

Никакого противоречия между губной помадой, вечерним платьем и представлением о том, что дочка все еще ребенок, они не чувствовали. Впрочем, недолго побыв с Ниной, они укатили обратно в Москву, к своим квартирным хлопотам. Но с тем, что Нине следует оканчивать школу здесь, согласились.

— Мы тебе там пока приготовим место в институте, — сказала мама, — надо только решить в каком. Ты тут учись. Мы с папой сами разберемся. У папы сейчас много возможностей.

То, что на пороге выпуска не дочь, а они будут решать, в какой ей институт поступать и что решаться это будет на основе «возможностей» отца, связанных с его новым, высоким постом, казалось им совершенно естественным.

Нына и Петр, как и в прошлый раз, проводили их на вокзал, где, как и в прошлый раз, Петр играл роль носильщика.

Отправив родителей, Нина вздохнула с облегчением. После некоторого перерыва занятия в аэроклубе возобновились. Теперь они, «старички», уже не «первоначальники», а спортсмены-разрядники, важно шествовали по коридорам, провожаемые уважительными взглядами новичков. То, чем им предстояло отныне заниматься, на официальном языке называлось «дальнейшее совершенствование спортсменов-парашютистов из числа ранее окончивших программу начальной подготовки и отобранных для дальнейшей подготовки на высшие разряды». Длинно, но зато внушительно. Впереди их ожидали интересные теоретические занятия, разнообразные прыжки. Потом экзамен и получение следующего разряда. Экзамен почти совпадал по срокам с выпускными экзаменами в школе, а затем предстояли экзамены в училище. Экзамены, экзамены, экзамены…

У Петра пухла голова. Где найти на все время? Он похудел, реже смеялся. У него теперь всегда озабоченный вид. Мысли заняты делами. Порой его раздражали мелочи, которые раньше вызвали бы лишь улыбку. Бывали моменты, когда ему приходилось сдерживать себя, чтобы не нагрубить, не наговорить резких слов, не сорваться.

Илья Сергеевич и Ленка понимали его настроение, и каждый по-своему входили в его положение.

Илья Сергеевич не так уж много бывал дома, но, когда приходил, не задавал вопросов, а молча ждал, пока Петр сам начнет рассказывать, спрашивать совета.

Ленка не докучала ему дурацкими вопросами, старалась ублажить его, ходить, как она сама выразилась, «на цыпочках». Заметив, что Рудик не появляется последнее время, Петр поинтересовался, куда запропастился ее верный рыцарь.

— А он тебе не мешает, не раздражает тебя? — простодушно спросила она.

Петр был тронут. Неловко обнял сестру, заверил, что нет. Она обрадовалась, и румяный Рудик вновь стал принадлежностью дома, столь же постоянной и молчаливой, как диван в углу или вешалка в передней.

Зато участились ссоры с Ниной. Правда, это были главным образом ссоры на деловой почве: как решить задачу, как трактовать образ Григория Мелехова, каков состав аминокислот, кто президент Италии. Они спорили по делу, но усталость, напряженная перегрузка вносили в спор неоправданное раздражение, запальчивость.

Это было трудное время. Но природа этим не интересовалась. Словно нарочно игнорируя их заботы и настроение, она одарила город мягкой зимой, со слабыми метелями, красивыми снегопадами, пунцовым морозным солнцем и стерильно-белыми облаками. Зимой, когда бы только уноситься в синие сверкающие дали на лыжах, кружиться на зеленом льду катков, гулять вечерами по тихим сугробным аллеям городского парка.

На смену зиме набежала весна, без дождей и ветров, с ранними почками, веселым журчанием уличных ручейков, уже в марте жаркими днями. К 20 апреля Петр Чайковский собрал все необходимые документы, написал заявление о приеме в Высшее воздушно-десантное командное дважды Краснознаменное училище имени Ленинского комсомола и заказным письмом направил в свой райвоенкомат.

Настроение сына было понятно Илье Сергеевичу. Пусть в другое время, в ином возрасте, в иных условиях, но он тоже переживал подобное: экзамены, спорт, дела, любимый человек… Все важное, все близкое, все желанное, но и трудное, сложное, порой огорчительное, требующее и нервов, и сил, и энергии, и самообладания, и выдержки. И времени, которого всегда не хватает.