Ордена Трудового Красного Знамени

ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО

МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР

Москва — 1981

© Воениздат, 1981

Ночь за иллюминатором самолета напоминала красками вазу из синего стекла. Есть такие: внизу густая синева, а чем ближе к верхнему краю, тем светлее — пока не станет почти белой.

Где-то в бездонной глубине прилепилось к земле сплошное черное покрывало, но стоило поднять взгляд, посмотреть подальше, к линии горизонта, и уже просматривались неясные туманно-белые полосы — то ли облака, то ли наступавшая заря, а еще выше небо, окрашенное бледным светом угасавшей луны, становилось голубовато-белым.

И чем гуще была темень на земле, тем пронзительнее выделялись на фоне этой черноты редкие огоньки уснувших селений, всполохи орудийных выстрелов, пунктиры трассирующих пуль. Там проходила «линия фронта».

Потом все это осталось позади, и землю снова окутал мрак.

Но для генерала Чайковского земля представала без тайн и невидимых уголков, словно наблюдал он ее в инфракрасный бинокль.

В его памяти прочно хранился сто раз изученный по штабным картам облик местности: леса и поля, болота и реки, селения и фольварки, шоссейные и железные дороги. Все, над чем пролетал самолет. Даже отдельные строения, водокачки, высотки, мостики и овражки, которые и днем-то не разглядеть с такой высоты, четко проступали сейчас перед его мысленным взором.

Однако сами эти леса и поля, дороги и селения, мосты и высотки были в его сознании не просто природой или рукотворными сооружениями, а становились в представлении военачальника необходимыми элементами оборонительных сооружений, путями подхода к переднему краю, исходными позициями для атаки, удобным местом расположения огневых точек.

Чайковский, бывая порой на рыбалке или охоте, куда затаскивал его начальник политотдела, ловил себя на некоей раздвоенности в восприятии природы. Он восхищался ее красотой, жадно вдыхал запахи цветущих трав или прелых листьев, не мог отвести взора от убегавших вдаль зеленых холмов, от подернутых туманом лесных озер, от сверкающих на солнце степных равнин. И в то же время подсознательно оценивал все вокруг с точки зрения военного человека: позиции для минометов лучше расположить вон там, за оврагом, а командный пункт на этой высотке. Тот луг — отличная площадка для десантирования, а ближайший лес — хорошее укрытие для резерва.

Профессиональное мышление… Нет, оно не мешало испытывать радость от общения с землей и людьми. Просто чутко и бдительно стояло на страже. Потому что для командира, для военачальника, в любой момент земля может превратиться в поле сражения, а мирные люди — в солдат.

Ровный рокот двигателей отключал все иные шумы — выстрелы зениток, грохот ночного боя, гул многих самолетов.

А между тем этот гул должен был бы перекрыть все другие шумы и здесь, в воздухе, и там, на земле. Он должен был бы раскатиться на десятки километров — по полям и лесам, по городам… Эти гигантские машины, которые, только снизу кажется, будто плывут в небесах неспешным косяком, в действительности же с чудовищной скоростью вспарывают пространство, неотвратимо, километр за километром, приближаются к цели, невидные в ночи и оттого еще более грозные.

Предстояла выброска в тылу «противника» воздушно-десантной дивизии. Операция эта невероятной сложности. Ее подготовка и осуществление требуют такой точности во взаимодействии всех частей и подразделений, такой слаженности в работе каждого звена, высокой выучки личного состава и такого мастерства командиров, штабов, которые достигаются лишь огромной, постоянной и неустанной работой.

Тысячи людей, сотни боевых машин, орудий, тягачей, контейнеров с боеприпасами и имуществом поднимаются в воздух со многих аэродромов, перелетают в глубокий тыл «врага», десантируются подчас с боем, согласно сложному, до секунды продуманному графику. Эта масса людей и техники буквально за-минуты превращается в могучее боевое соединение, мобильное, мощно вооруженное, страшное для «противника» внезапностью и неотвратимостью своих действий.

И за успех этих действий, за жизнь каждого из тысяч солдат, а в конечном счете за выполнение боевой задачи в первую очередь отвечает один человек — командир дивизии.

Чайковский сидел неподвижно, слегка прикрыв глаза. Но мысленно он уже находился там, на земле, на своем командном пункте, в своей боевой машине. Как гимнаст перед выходом к снаряду мысленно повторяет предстоящую комбинацию, так и он разыгрывал в эту минуту все перипетии грядущего боя. Словно шахматист на много ходов предвидящий варианты развития партии, он рассчитывал в уме свои действия, и ответные действия «противника», и снова свои контрдействия.

В его мозгу, мозгу командира, как в безупречной ЭВМ, быстрой чередой сменялись, сочетались, разбегались, вновь выстраивались бесчисленные варианты сражения. Ведь от точности, безошибочности, правильности его прогнозов и расчетов зависит исход операции, пусть сегодня и учебной. Командир отвечает за все, за судьбы тысяч людей. И не только в бою, на учениях тоже. Отвечает всегда, до тех пор, пока он их командир.

На параде, на торжественном смотре генерала все видят в его каракулевой папахе или расшитой фуражке, со сверкающими золотом погонами. Он впереди, предшествует знамени. Он на трибуне перед строем своих гвардейцев. Он в центре почтительно и внимательно слушающих его офицеров.

Но сейчас, в самолете, он один из тысяч. На нем такой же парашют. И самолет, в котором он летит, застрахован от попадания зенитного снаряда или ракеты не больше, чем все остальные.

Он такой же, как все.

Да, он командир гвардейской орденоносной воздушно-десантной дивизии. Ему сорок лет, и он, вероятно, один из самых старших, если не старший, по возрасту в дивизии. Но ведь почти любой из его молодых лейтенантов или солдат может стать, а иной и станет, генералом, а быть может, и маршалом…

Вот он, генерал Илья Сергеевич Чайковский, уже не станет маршалом. Он усмехается. Как известно, каждый солдат носит в заплечном ранце маршальский жезл, и у восемнадцатилетнего солдата сделаться маршалом больше шансов, чем у сорокалетнего генерала. Так, во всяком случае, ему кажется.

Хотя стать, как он, в тридцать восемь лет комдивом, в тридцать девять получить звание генерала тоже вроде бы неплохо. У него нет оснований жаловаться на свою военную судьбу. Он честно и без взысканий отслужил солдатскую службу. В числе первых окончил училище и академию. Его дивизию числят среди передовых. И уже намекнули на возможное повышение в должности.

Придирчиво вспоминая службу в армии, Чайковский с удовлетворением, не с самодовольством — нет-нет, только не с самодовольством, — может сказать, что ему, пожалуй, не в чем себя упрекнуть. Разумеется, даже среди десантников, привыкших парить в небесах, ангелов не бывает, но все же серьезных ошибок и просчетов он за собой не помнит.

Наверное, потому, что он рожден десантником. Не просто военным, не танкистом, летчиком или артиллеристом, а именно — десантником. И отец его был десантником, и сын будет, и жена была парашютисткой.

Генерал Чайковский снова прильнул к иллюминатору. Хотя где-то на самом краю горизонта вроде бы посветлело, а луна стала бледной и какой-то невзрачной, но землю по-прежнему окутывал плотный мрак, и даже огоньки совсем пропали. Мысли его приняли иное направление. Он прирожденный десантник. Ну, а мог бы он, например, быть инженером? И каким? Или, скажем, дипломатом? Директором завода, председателем колхоза? Секретарем райкома?

Если человек талантлив, он всюду проявит свой талант, на любом посту, в любом деле? Или талантливый в одном, добившийся в этом успехов, а быть может, и выдающихся результатов, в других областях окажется полной шляпой и неудачником? Как?