Прежде, чем кончить разговор, они обменялись ещё несколькими любезностями. Хохвальд обещал перезвонить через два часа. Ли прошёлся перед стеклянной стеной, всё пространство за которой уже было залито солнечным светом. Он чуть не ослеп от его сияния и ему пришлось прищуриться. Тело, которому позарез надо было выспаться, ныло, и в желудке стояла спазма. Понадобится ли он наконец Рэндаллу в этот час? Или тот и дальше будет продолжать сомневаться и колебаться? Вот оно, самое подходящее слово — колебаться, не имеющее ничего общего с такими благородными понятиями, как сдержанность или предусмотрительность. Как там сказал Хохвальд? Деньги редко имеют своим источником сантименты. Да, но политики часто пускают их в ход. Девятнадцать детей, с одной стороны, а с другой — грядущий финансовый кризис, который может положить конец Америке, как самой мощной стране мира. И выбор только один.
Пожав плечами, он поднялся наверх, принял душ, побрился и сменил рубашку. Предстоит ещё один нелёгкий день.
Она сразу же увидела, что попала в одну из тех провонявших гостиниц, где портье сдирает по два доллара с каждой девушки, что проходит мимо него, направляясь к железной клетке лифта. Она старалась не глядеть в его сторону, проходя мимо регистрационной конторки, но и без того знала, что над ней висит одинокая лампочка без абажура, а из ячеек, как собачьи языки, вываливаются картонные бирки ключей. Тут стоял удушливый запах дешёвого одеколона и средства от насекомых, напоминающий об ароматах раздевалок в сотнях ночных клубов, где ей доводилось петь в своё время. Она слышала, как где-то в глубине холла журчит вода в туалете и стонут водопроводные трубы.
Молодой человек, сопровождавший её, был смущён. Он был очень юн, не больше восемнадцати лет и просто не знал, куда себя девать, когда ему выпала такая честь сопровождать знаменитость. Нервничая, он что-то насвистывал и постоянно поправлял галстук, словно тот был готов задушить его. Он придержал перед ней дверь лифта, и его коробка, дёргаясь, поползла кверху.
— Мне ужасно неприятно приводить вас в такое место, мисс Джонс, — сказал он. — Но я всего лишь делаю, что мне было сказано… Он на третьем этаже.
Она потрепала мальчика по руке, кожа которой казалась шоколадной в синеватом свете лампочки.
— Всё в порядке, милый. В своё время я навидалась таких клоповников.
Мальчик доставил её из Принстона; вёл машину он быстро, но уверенно и, убедившись, что их никто не преследует, он оставил за собой тёмные пустынные улицы даунтауна Филадельфии. У «Гейлорда» они оказались под покровом ночи, уже сходившей на нет.
— Номер триста восемь, — шепнул юноша. Ковровое покрытие в холле местами было истёрто до самой основы и половицы жалобно поскрипывали. Проходя мимо одной из дверей, они услышали хриплое торопливое дыхание и длинный протяжный стон наслаждения. Стараясь заглушить эти звуки, её спутник закашлялся.
Он трижды постучал в дверь с номером 308. Она открылась, и в коридор упала серебристая полоса света. Мальчик остался в холле. Как договорено, он вернётся за ней через час.
Стоящий перед ней человек был невысок, и на нём был аккуратный синий костюм. На переносице держались очки без оправы, и она сразу же увидела дружелюбие его взгляда; хозяин номера сразу же отметил, что посетительницу не смущает убогость обстановки.
— Это честь для меня, мисс Джонс, — сказал он. — Я хотел бы оказать вам гостеприимство в более подходящем отеле, но вы должны понимать, в какой мы ситуации.
— Не обращайте внимания, — сказала она. — И называйте меня Джинни.
Она уселась за маленьким столиком и, повернувшись, увидела, что он предлагает ей чашку кофе и сахарную булочку.
— Как любезно с вашей стороны! Я жутко проголодалась.
Он улыбнулся, довольный тем, что может порадовать её.
— Я много раз слышал, как вы поёте, — сказал он. Его акцент, выразительный и сочный, как папайя, выдавал в нём образованного уроженца Вест-Индии, получившего образование в Оксфордском университете. — И всегда питал надежду, что встречу вас.
— Ох, бросьте, доктор Николет. Вы и сами достаточно известная личность… Я читала вашу книгу о золоте. Точнее, осилила только три главы. Господи, у меня голова чуть не лопнула.
Они рассмеялись, и он сказал:
— Зовите меня Ал… Вы очень обаятельны.
— И не будь вы женаты… — Она захлопала в ладоши. — Я бы с удовольствием исполнила эту роль, док.
— Ал, если вас не затруднит. — Он от души улыбнулся, глядя на неё. — И кстати, я женат.
Они пустились болтать. И когда она покончила с кофе и булочкой, оба они знали, что могут доверять друг другу или по крайней мере, рассчитывать на взаимное доверие, что, учитывая стоящую перед ними цель, означало одно и то же. Это взаимопонимание родилось из жестов, интонаций и улыбок, и если интуиция их подведёт, то долго им на этом свете не прожить.
— Я поняла, что вы не просили бы меня приехать, если бы это не было так важно для вас, — сказала она.
— Конечно, Джинни. — Он сидел на неудобном стуле с высокой прямой спинкой и вместе с ним подвинулся вперёд, оказавшись в нескольких дюймах от неё. — Мне искренне жаль, что нам не довелось встретиться раньше в Ч. Ф., чтобы мы могли предварительно обсудить ситуацию и подготовиться к ней. Теперь же я боюсь, что поступки и действия отдельных лиц приведут Ч. Ф. к краху. Мало кто из нас может предотвратить такое развитие событий, но есть два человека, которым это под силу — Альфред Николет и Вирджиния Джонс.
Она повела плечами.
— Я не считаю себя особенно умной. Но попытаюсь. Плохие новости?
— Джинни, как вы относитесь к «Гамалу»?
Она нахмурилась.
— К «Гамалу»?
— Вы хотите сказать, что не знаете этого слова? Что никогда не слышали его?
— Гамал. — Прислушиваясь к звучанию этих слогов, она рылась в памяти. — Гамал… да, как-то раз довелось услышать. Кто-то обронил его на встрече Ч. Ф. Помню, я ещё спросила, что оно значит. В ответ говоривший лишь что-то пробормотал. Я так ничего и не поняла. Не припоминаю, что оно на самом деле… Как вы его произнесли?
— Г-А-М-А-Л. — Он удивлённо уставился на неё. — Смысл этого слова знают, самое малое, человек сто среди «Чёрных Двадцать Первого Февраля» — а может быть, и ещё больше. Странно, что вам оно неизвестно.
— Я его не знаю. Так что помогите мне.
— Мне казалось, что вы в курсе всех дебатов на совете, — заметил он.
— Вы же знаете, что Данни Смит думает о женщинах, — с усмешкой сказала она. — Мне этот человек нравится, но для него все женщины — существа второго сорта. А поскольку я чёрная, то вообще попадаю в третий класс, не так ли?
Николет несколько секунд внимательно смотрел на неё, прислушиваясь к голосу интуиции, а потом подтянул к себе с маленького столика журнал и пачку бумаги. Используя журнал, как подложку, он положил на него бумагу и сделал быстрый карандашный набросок.
— Итак. Вот контур Соединённых Штатов. А вот Гамал. Он обвёл продолговатый овал юго-восточных штатов. — Гамал включает в себя Джорджию, Алабаму, Миссисипи и Луизиану[1].
— Ага. — Она слегка приоткрыла рот, наблюдая за движениями его руки. — И что?
— Гамал — это, по сути, Республика Гамал, — медленно произнося слова, сказал Николет, — независимое чёрное государство, которое Дэниел Смит предполагает выкроить из состава США. В его состав войдут эти четыре штата, не считая узкой полоски вдоль атлантического побережья Джорджии, которая пройдёт через города Саванну и Брунсвик, обеспечивая белым коридор, по которому они могут добираться до Флориды. — Он помолчал. — При всём воодушевлении Данни Смита, он всё же понимает, что белые не уступят Флориду без войны. Кроме того, он вообще терпеть не может этот штат.
— От Джорджии до Луизианы, — пробормотала Джинни. — Ничего себе. О, чёрт возьми! И Данни считает, что нам это удастся?
— Он уверен. И более того, он готовится захватить тысячу домов, а потом ещё десять тысяч и так далее — пока Президент и Конгресс не согласятся уступить эту территорию под новое государство чёрных.
