Андервуд услышал сухой треск, словно в камине горела смолистая кора. Проморгавшись от слёз, он увидел, что стоит перед фермой. Пламя жадно пожирало одну сторону хрупкого деревянного строения. Языки огня уже лизали крытую толем крышу. Его выбросы дотягивались до приземистых яблонь. Дым, серый с чёрным, струями бил из крыши, словно в доме горело с дюжину каминов. Треск превратился в сплошной рёв.

Дан Смит почти полностью высунулся из окна на втором этаже — как оживший портрет, залитый кровью. В комнате за его спиной плясали розовые отблески пламени, и портьеры жадно занялись огнём.

— Прыгай! — закричал Андервуд. — Прыгай, Данни!

Смит вцепился в подоконник. Медальон, раскачиваясь, болтался у него на груди. На узком лице Смита читался не столько страх, сколько напряжение. Казалось, крик Андервуда донёсся до него с каких-то горных высот, потому что он поднял голову к небу, как бы прислушиваясь к далёким голосам.

С яростью неустрашимого пророка он вскинул сжатый кулак и крикнул лишь одно слово:

— Гамал!

Этот торжествующий крик, полный мечты и страданий, эхом донёсся из пылающего проёма окна. Затем жадный язык пламени лизнул бородку Смита, и сто человек отвернулись от зрелища, которое развёртывалось перед ними.