— Да, Скотт, — это было всё, что мог сказать Тим. Он удивился способности ребёнка связать электронный голос Президента с реальностью, ждущей решения и их одиночеством в Фейрхилле.

— Четвёртое. Я прошу всех американцев, и чёрных, и белых, сохранять спокойствие в течение следующих четырёх часов. Я предупреждаю, чтобы никто, ни пешком, ни на транспорте не приближался к любому из этих домов и не пролетал над ними. Дороги должны оставаться открытыми только для целенаправленного движения. И конечно, я жду, что средства массовой информации будут соблюдать сдержанность в подаче новостей по этой теме. Для непроверенных слухов и сплетен сейчас ни время, ни место.

Я беспокоюсь о безопасности взрослых, захваченных в этих домах, но самую большую тревогу у меня вызывают судьбы детей. Девятнадцать ребятишек стали пленниками, и если кто-то из них пострадает, это станет печальной вехой в нашей истории. И здесь в Вашингтоне мы стараемся действовать с предельной осторожностью, главным образом, из-за детей.

Тем не менее, я глубоко убеждён, что никто из членов «Чёрных Двадцать Первого Февраля» не способен сознательно угрожать безопасности детей. Не имеет никакого значения, что все эти мальчики и девочки, оказавшиеся в роли пленников, белые. Мы знаем, что некоторые из членов Ч. Ф., осуществлявшие это вторжение, сами отцы. И это было бы осквернением памяти Малькольма Икс, в честь которого Ч. Ф. назвал себя, если пострадает хоть один ребёнок. Я встречался с Малькольмом Икс в последний месяц его жизни, и могу заверить вас, что он был человеком, преисполненным сострадания ко всем людям, независимо от их расы. Под покровом нашей чёрной или белой кожи все мы человеческие создания. И Малькольм Икс понимал это. Какая бы цель ни стояла перед ним, он никогда не стал бы рисковать ради неё жизнью маленького ребёнка. И я верю, что те, кого объединило его имя, обеспечат этим подросткам ту безопасность и ту защиту, как сделал бы на их месте Малькольм Икс.

— Парень, да меня прямо тошнит от болтовни этой белой слизи, — со стороны дверей послышался голос Харви Марша.

— Точно, — сказал Амброс, — но мы всё равно прихватим с собой десять.

Он вытянул перед собой ладонь, и Марш с удовольствием шлёпнул по ней.

— И последнее. Некоторые граждане могут подумать, что я выражаю мнение только белого населения. Я же надеюсь, что говорю от имени всех американцев, но, чтобы рассеять какие-либо сомнения, я попросил поговорить с вами трёх уважаемых чёрных американцев. Я знаю, что в данный момент они разделяют моё беспокойство, но кроме знакомства с представленными мною фактами, не было сделано ни малейшей попытки как-то повлиять на них или намекнуть на желательное содержание их выступлений. Они будут говорить как американцы. Первым берёт слово хирург, президент Национальной Ассоциации содействия прогрессу цветного населения, доктор Раймонд Джордж Хендерсон.

— Ты только посмотри на этого белого черномазого! — сказал Чили Амброс.

— Возьмём одиннадцать, — добавил Харви Марш. Оба расхохотались.

Камера переместилась с Президента на сидящего за столом худого человека в очках с кожей светло-коричневого цвета. Он наклонился к стоящему перед ним микрофону.

— Доброе утро, мои сограждане-американцы. Я Рей Хендерсон, президент НАСПЦН, говорю с вами из Нью-Йорка. Я поддерживаю заявление Президента Рэндалла. По отношению к белым гражданам я ничего не могу добавить к его словам. Но обращаясь к моим чёрным братьям, разрешите мне сказать следующее: Президент Соединённых Штатов действует с такой сдержанностью, которую я, скорее всего, не мог бы себе позволить. Он обещал амнистию членам Ч. Ф., и я верю, что Президент сдержит слово.

Он не собирается пускать в дело парашютистов, пока не получит ответ от лидеров Ч. Ф. И реакция их должна быть однозначна. Они обязаны сдаться. В противном случае нас ждёт потрясение основ, которое может кончиться более чем печально. И вы, и я — все мы это знаем. Так что я призываю всех братьев и сестёр к спокойствию. Занимайтесь своими делами. Не поддавайтесь на провокации. Доверьтесь Президенту Рэндаллу. Я знаю, что он верит в наше дело. Благодарю вас.

Телевизионная камера переместилась к Президенту Рэндаллу.

— Сюда придут солдаты? — спросил Скотт. Мать кивнула.

— У меня нет необходимости представлять моего хорошего давнего друга Стивена Лэнгфорда, главу Конгресса за расовое равенство. Он тоже говорит из Нью-Йорка… прошу вас, мистер Лэнгфорд.

На экране появился тот же самый стол, сидя за которым говорил доктор Хендерсон. Лэнгфорд, бывший профессиональный футболист, игравший в линии защиты, был огромным человеком с лицом цвета чёрного дерева и густой копной причёски в стиле «афро-америкен».

— Я Стив Лэнгфорд, и я хочу говорить только с моими чёрными собратьями. Все мы знаем историю нашего существования в этой стране, где из всех этнических меньшинств мы были самыми унижаемыми, где к нам относились с циничной жёсткостью и подвергали несправедливостям. Но это история. Сегодня Президент Рэндалл говорит нашим языком. Мы знаем, что он человек слова, что в составе руководства его избирательной кампании были десятки чёрных и что после его инаугурации у нас появились подлинные надежда и вера в его слова и действия. Так что давайте откровенно поговорим о политике. Мы отдали Президенту Рэндаллу 86 процентов наших голосов, и он платит нам честным отношением к чёрной общине. Наконец-то у нас появился подлинный шанс занять достойное место в этой стране. И я не хочу быть свидетелем, как он гибнет из-за непродуманных действий наших неразумных братьев, взявших в руки оружие… Так что давайте не будем терять веру в человека, который ведёт себя честно по отношению к нам. Сейчас не время молиться и взывать к небесам. И, обращаясь к моим братьям, я могу сказать только одно: спокойствие!

Снова камера вернулась в Вашингтон, в Овальный Кабинет Белого Дома. Объектив поймал Президента Рэндалла за секунду до того, как он понял, что снова очутился в эфире, и Лиз с Тимом увидели, какая печать тревоги лежит у него на лице и выражение глаз откровенно говорит, насколько он обеспокоен.

Из-за края экрана показалась чья-то рука, положившая перед Рэндаллом лист бумаги. Рассеянно взяв его, Президент Рэндалл наконец понял, что на него опять смотрит вся страна и, продолжая держать лист в правой руке, смущённо улыбнулся.

— И наконец, я представляю вам знаменитую женщину, которая обрела известность магическим обаянием своего голоса. Я никогда не встречался с ней, но обязан ей многим часами удовольствия, которое я испытывал, слушая её записи и видя её на телеэкране… Великая исполнительница в стиле «соул», мисс Вирджиния Джонс.

Вернувшаяся в Нью-Йорк камера показала Вирджинию Джонс в той же студии, откуда говорили Хендерсон и Лэнгфорд.

Увидев Джинни, Тим застыл на месте и на него нахлынули воспоминания о багряном закате в Акапулько, о хрупкой темнокожей девочке, которую он знал ещё вчера, о Джексоне Дилле, о многом из прошлого, исчезнувшем без следа. Его охватили печаль и беспокойство.

Сейчас Джинни была комком нервов. Она сидела, плотно сцепив руки на коленях, не отрывая глаз от камеры. На ней было простое вязаное платье и золотые серёжки. Она не делала попытки улыбнуться.

— Доброе утро. Я говорю с вами из Нью-Йорка. Президент Рэндалл позвонил мне примерно час назад и объяснил то, о чём вы уже знаете. Он осведомился, не могу ли я принять участие в этой программе и высказать своё отношение к этой ситуации — включая и судьбы тех девятнадцати детей, о которых он упоминал. Я благодарна за предоставленную мне возможность. Немыслимо, чтобы пострадал хоть один невинный ребёнок. Я уверена, что ни у кого из членов «Чёрных Двадцать Первого Февраля» — а я знаю многих из них — нет ни малейшего намерения обидеть какого-нибудь мальчика или девочку. И если кому-то из них придёт в голову мысль принести безопасность детей в жертву ради целей организации, я, их сестра по духу, предупреждаю, что категорически не приму таких действий.