Разумеется, со стороны Пушкина не обошлось без юношеского привирания, но князь ему поверил.

в которой Василий Львович Пушкин прибывает из царства мертвых и навещает брата на новой квартире. — Василия Львовича принимают в «Арзамас» в доме Сергея Семеновича Уварова. — Прение под шубами. — Речь Светланы. — Их Превосходительства гении «Арзамаса». — Месяца Вресеня, от Липецкого потопа в лето первое, от Видения в месяц шестый. — Первая половина марта 1816 года.

Приехавши в Петербург, Василий Львович первым делом пришел навестить брата на его новой квартире. Сергей Львович жил в Коломне, близ Калинкина моста, на набережной Екатерининского канала, в доме Апраксина в бельэтаже. Собственно, это был не бельэтаж, а третий этаж, но первый низкий этаж можно было за этаж и не считать, так, полуподвал. Василий Львович, с истерзанной длинной дорогой задницей, которая ныла и свербела уже второй день, тащился к нему с утречка поране, опираясь на свою старую верную трость из витого китового уса, украшенную масонскими молоточками. Он вчера прибыл из Москвы в одной карете с Карамзиным и князем Вяземским, всю дорогу сидел боком, чтобы не давили геморроидальные шишки, выскочившие от грязи и тряски. Ему бы отлежаться в нумере, который он снял у Демута, но он умирал от нетерпения погрузиться в петербургские гостиные, как крокодил в воду, где он чувствовал себя прекрасно.

Все семейство Пушкиных было какое-то взбалмошное. Братьев называли шалберами, то есть довольно приятными собеседниками, на манер старинной французской школы, с анекдотами, каламбурами, но в существе людьми самыми пустыми, бестолковыми, бесполезными. Оба были масонами, воспринимая масонство как род игры и светского общения. Оба баловались стихами, но Сергей Львович писал только французские, для себя и для дам, Василий же Львович был стихотворец известный в своем роде и прославился поэмой не для дам. Известный стихотворец, однако, немного побаивался Надежду Осиповну, супругу брата, урожденную Ганнибал, креолку, из потомства славного арапа Петра Великого, женщину пусть и не глупую, но эксцентрическую, вспыльчивую, до крайности рассеянную и чрезвычайно дурную хозяйку. Она ревновала мужа к брату, потому что порой ей казалось, что тот, имея дурную репутацию, может утащить ее мужа к девкам. Девки ее особенно возмущали, во всяком случае, про Василия Львовича такие слухи ходили. Да и жил он открыто с разными особами после разъезда со своей супругой; впрочем, Надежда Осиповна никогда не принимала у себя в доме его сожительниц.

Дом Сергея Львовича и Надежды Осиповны представлял всегда какой-то хаос: в одной комнате богатые старинные мебели, в другой пустые стены, даже без стульев; многочисленная, но оборванная и вечно пьяная дворня; ветхие рыдваны с тощими клячами, пышные дамские наряды и вечный недостаток во всем, начиная от денег и до последнего стакана.

Поставив трость у зеркала, Василий Львович позволил слуге Никите Козлову, старому знакомому крепостному человеку, принять шубу с шапкой. Никита наклонялся к нему, и Василий Львович почувствовал, что тот с утра уже, кажется, сильно взямши.

— Ты, братец Никита, с утра уже под шафе? — ласково спросил Василий Львович.

— Как можно, Василий Львович?! — искренне возмутился Никита. — Это со вчерашнего дни дух никак не выветрится! От ерофеича дух всегда долго держится, знаете, наверное?

— Ну откуда же мне, Никита, знать? Я ерофеича ведь не пью. Я только вижу, что ты «фрамбуаз», на рожу малиновый, — пояснил он французское слово.

Никита из-за спины Василия Львовича тоже посмотрелся в зеркало.

— Может, это оттого, что я утром рот выполоскал?! Да ведь всего одну рюмку и принял!

— Ты хоть одеколоном сбрызни своего ерофеича. Больно заборист! Глядишь, от твоего духа и я захмелею, — говорил Василий Львович, прибирая волосы перед зеркалом с трещиной, висевшим в прихожей.

— Какой одеколон? — удивился Никита. — В доме давно его нет. По вечерам сальные свечи зажигаем, по одной в комнате… Барыня, Надежда Осиповна, — он понизил голос и сообщил Василию Львовичу, как своему: — Вчера с Ольгой Сергеевной из-за свечи поссорились. Барыня приказывала сидеть в одной комнате, а Ольга Сергеевна хотели одна побыть. Обе плакали. А Ольга свечу-то за свои деньги купила.

Василий Львович отмахнулся.

— Зеркало! — показал он на зеркало слуге и постучал по нему пальцем. — Надо бы сменить. Нехорошо. Ну, веди! — приказал он. — Я ведь тут у вас впервые…

Он выглянул в окошко, выходившее во двор, увидел хилые заснеженные деревца небольшого садика, брошенную под снегом полуразбитую карету.

«Да, в здешних бельэтажах раутов не устраивают», — подумал Василий Львович с печалью.

Они прошли через пустую комнату без всякой мебели, в которой в углу на полу, подстелив под себя тулупчик, спал еще один слуга, потом через вторую такую же, в третьей мебель уже была; там в креслах у стола он и нашел своего брата, читающего газету «Санкт-Петербургские ведомости».

Брат, отложив газету, поднялся ему навстречу, и они обнялись, по московскому обычаю троекратно облобызавшись. Братья были похожи, как близнецы и словно посмотрелись в зеркало. Те же зачесанные с двух сторон на лысинку волосы, длинные, чуть крючковатые носы, полные щеки, ямочки в уголках губ; и рост, и сложение одинаковые, разве что в последнее время Василий Львович стал чуть полнее.

Все еще на чемоданах? — спросил Василий Львович, указав на пустые комнаты.

— Ну, здравствуй! — не обратил внимания на его вопрос Сергей Львович.

— Здравствуй, здравствуй! Понимаю, еще не разобрались. Ничего, с Божьей помощью обустроитесь.

— Обустроимся, — согласился Сергей Львович. — Садись, братец.

Вставай, бездельник! — услышали они голос Никиты из соседней комнаты. — Сейчас палку возьму! Прибью! Вставай, кому сказал!

— А я вот прибыл из царства мертвых! — сообщил Василий Львович, усаживаясь поудобней. — Пустили слух, что я умер. Что неудачный стих застрял у меня в горле!

— Хи-хи-хи! — мелко и заливисто рассмеялся Сергей Львович. — Это кто же пускает такие камеражи?

— Князь Петр Андреевич… Я как прибыл в Петербург, сразу к Александру Ивановичу, думаю, от него все новости узнаю, а он крестится: чур меня, чур, говорит, я вас, батюшка, давно уже похоронил! — Он тоже рассмеялся. — Вышел Жуковский, тоже крестится. Князь им к нашему приезду отписал сию новость, а мне ни слова дорогой.

— Это ничего, это даже к счастью, — успокоил его Сергей Львович. — Долго жить будешь. Ты садись, братец, садись.

— Как жена, дети?

— Все слава Богу! — сказал Сергей Львович. — Жена здорова, Ольга с нами. Левушка в Благородном пансионе, по воскресеньям ездим в Царское, его и Александра навещаем.

Они закурили пахитоски, и почти тут же появилась невестка Василия Львовича, «креолка» Надежда Осиповна. Он поцеловал ей руку, а Надежда Осиповна другой рукой помахала над плешивой головой деверя и сказала:

— От ваших пахитосок, господа, вся мебель провоняет.

К подъезду богатого дома с большим кованым балконом, с факелами и венками, в аристократической Малой Морской, подъехала коляска. Из нее, кряхтя, выбрался Василий Львович Пушкин, стал рассматривать лепные раковины над окнами, которые, как ему подумалось, намекали на богиню любви Афродиту. По мостовой к этому же подъезду, приветствуя издалека его тростью, продвигался Александр Иванович Тургенев.

— Здравствуйте, батюшка, Александр Иванович, — обнял его Василий Львович, бросаясь навстречу. — Отчего же вы пешком?

— Здравствуйте, Василий Львович. Арзамасцы заждались вас! А пешком я… Обратите внимание, вот идет Прохор! — показал он на слугу хозяина дома, который нес из лавки под мышкой огромную стерлядь. — А где же гуси, Прохор? — поинтересовался у слуги Александр Иванович.

— Арзамасских не было, а других я не решился брать, Александр Иванович. Боюсь, Сергей Семенович рассердится, — отвечал слуга.