— Да, лошак! Да, упрямый! Но я — в Париже, а вот где будешь ты?

Он жалел, что сейчас с ним нет его женщин: ни тихой, востроносенькой Елисаветы, замкнувшейся в Царском Селе, втайне боготворившей его, ни Марии Антоновны Нарышкиной, сидевшей с восьмимесячным сыном, которому дали имя Эммануил, что значит «С нами Бог», в честь изгнания Наполеона из России, ни сестры Екатерины, которая часто наезжала к нему после смерти в декабре 1812 года своего мужа принца Ольденбургского, а как раз сейчас оказалась в Англии. Может быть, раньше он больше бы жалел, что нет Екатерины, но теперь их отношения стали несколько другими.

Когда она явилась к нему в армию спустя лишь полтора месяца после смерти Георга, он несказанно обрадовался. Это было похоже на сбывшийся сон; милый туповатый Георг освободил ее от себя почти в то время, когда Александр думал об этом в Вильне, когда страстно хотел, чтобы она приехала. Александр даже подумал, получив эту весть, уж не он ли сам накликал эту беду своим желанием. Он был склонен от природы видеть всяческие знаки судьбы, он знал, что порой его мысли имеют обыкновение сбываться. В походной палатке они снова были вместе, как в первые дни романа, когда ей было всего шестнадцать. Впрочем, и сейчас, родив двоих детей, она сохранила свою фигуру, а пробыв в скучном браке несколько лет, не потеряла страстности, напора и изощренности в ласках. Но так продолжалось недолго. Потом она ему прискучила, как и все остальные; надо было признаться себе, что ему интересней с ней было говорить, обсуждать дипломатические проблемы, чем проводить время в постели. К тому же Екатерина уж очень настойчиво стала вмешиваться в его дела, вникать во все подробности кампании, даже пробовала давать советы генералам, и он отослал ее на воды, куда она, впрочем, и ехала по официальной версии, чтобы поправить свое пошатнувшееся от горя здоровье.

Все мысли о женщинах промелькнули в нем неосознанно, смутно, как желания, его же сознание всецело было поглощено происходившим вокруг. Какой-то французский молодец проскакал перед ними на белой кобыле, в хвосте которой были повешены несколько орденов и лент Почетного легиона, и с белым знаменем в руках. Александр улыбнулся, вспомнив рыжего казака под Вильной, в зимнюю стужу с орденом Почетного легиона в ухе вместо серьги.

— Кто это? — спросил государь у Ермолова, но тот не смог ответить.

Кто-то из флигель-адъютантов подсказал:

— Это граф Гери-Мобрей… Отчаянная голова. Роялист. Сторонник Бурбонов.

Государь поморщился — он не любил Бурбонов. Как ни пытались они найти себе место под русскими знаменами, он не допустил их. Женские крики вернули его к тому, что происходило вокруг, на парижских улицах.

Молодые француженки рвались к его флигель-адъютантам и просили, чтобы их посадили на седло: они хотели бы лучше рассмотреть русского императора. Разумеется, это были роялистки. Воздух сотрясался от криков «Да здравствует император!».

Они проехали ворота Сен-Мартен, затем двинулись по Итальянскому бульвару.

Море народа собралось поглазеть на парад. Народ сдерживала французская гвардия в два ряда. Окна, заборы, крыши домов, деревья бульваров были покрыты народом; не было видно ни улиц, ни домов, ни крыш — одни головы, издающие какой-то слаженный утробно-торжественный гул. В верхних этажах дамы стояли прямо на подоконниках. Иногда все взрывалось, приходило в движение, кричало, ревело, выло и дергалось или вдруг начинало ходить волнами, накатываясь на ряды французской гвардии.

— Да здравствует Александр! Да здравствуют русские! — вопили в толпе. — Где Александр? Да вон, господа, вон он, в зеленом мундире, рядом с прусским королем! Как они красивы, эти русские, а говорят как настоящие французы! Волосы длинные, совсем мальчики…

— Господин офицер, отчего у вас так белы волосы?

— От снега! — рассмеялся русский.

— Возьмите меня к себе на седло.

— Приходите, мадемуазель, после парада. Нам назначено быть в Военной школе на Марсовом поле…

— Я ведь приду, смотрите, капитан, не забудьте.

Капитан едет дальше. Он молод, но уже не первой молодостью; ему двадцать семь лет, это не первая его кампания, но весьма удачная: он дошел до Парижа, участвовал не в одном сражении и не получил ни одной царапины. Ему радостно осознавать, что война окончена, что развратный Париж у его ног, но ему уже хочется домой, в Петербург, и он знает, что скоро там окажется. Он вспоминает Василия Львовича Пушкина, его нашумевшую поездку в Париж, над которой они все потешались тогда, и ему становится смешно: пройтись бы, думает он, по родным местам Василия Львовича.

Парижане падки до зрелищ и избалованы ими, но такого зрелища им еще не показывали, именно поэтому, а не из-за большой любви французской публики к русскому императору они собрались на всем протяжении следования союзных войск.

Одна провинциалка даже написала своей приятельнице в этот день: «Жаль, что ты уехала, милая, у нас показывали взятие Парижа русскими! А потом мы показывали русским себя!»

в которой капитан Константин Батюшков едет по Парижу. — Поле-Рояль и его бурная жизнь. — Жрицы Венеры. — Ресторатор Verry. — Арфистка и Пипинька. — Шлюха в Карлсруэ. — Бляди в Париже. — «Великий народ! Великий человек! Великий век!» — Ночь с арфисткой. — Разрешение офицерам от государя ходить по Парижу в штатском платье. — Парижские букинисты. — Граф Бутурлин и его библиотека. — Свежий анекдот про русских гренадеров. — Заседание Французской академии, на котором присутствуют государь Александр I, прусский король и генерал Остен-Сакен, генерал-губернатор Парижа. — Биваки казаков на Елисейских полях. — Апрель 1814 года.

Тем капитаном, что ехал в рядах наших доблестных войск, был поэт Константин Батюшков. Он вступил в службу только в 1813 году и был все это время адъютантом генерала Раевского, корпус которого первым подошел к Парижу и захватил господствующие высоты; теперь они по праву первыми въезжали в Париж. Он скакал рядом со своим генералом, смотрел на царя, и сердце его наполнялось невыразимым счастьем и в то же время опустошалось, как всегда бывает при завершении какого-то большого, потребовавшего всего тебя дела. Он понимал: что-то навсегда закончилось и ушло из его жизни. Это был небольшого росточка молодой человек, с ясными серо-голубыми глазами, белокурый славянин, с волосами длинными, волнами спадающими на плечи, как у всех молодых офицеров того времени. Держался он на лошади прямо и надменно. Бригада гренадерского корпуса поворотила к place Vandome, где толпа бесновалась еще сильнее.

Посреди площади стояла Троянова колонна, монумент большой армии. Парижане окружили ее и с криками «Долой тирана!» пытались опрокинуть, что, кажется, для толпы было все-таки непосильной задачей. Как всегда, нашелся смельчак, который забрался наверх и привязал к ногам статуи Наполеона веревку. Как всегда, нашлись и советчики, до посинения дравшие глотку внизу;

— На шею ему надень! На шею! И конец кидай нам! Ах, коротка!

Генерал приказал своему адъютанту Батюшкову прекратить бунт черни и поставить к колонне охрану.

Едва они вступили в Военную школу и расположились там на бивуак, как офицеры, которым командир корпуса генерал Раевский дал отпуск, бросили коней своих денщикам и собрались осматривать город.

— Пипинька, ты идешь? — позвали Батюшкова. За его маленький рост, не более двух аршинов, прозвали его в корпусе Пипинькой в честь Пипина Короткого, знаменитого короля франкской династии Каролингов.

— Разумеется.

Пипиньке не хотелось идти пешком, да еще в первый день, по Парижу, как офицер, пусть и пехотных войск, он гораздо уверенней чувствовал себя на лошади, но делать было нечего. Проскакавшие за полтора года всю Европу в непрестанных сражениях, офицеры вразвалочку двинулись по узким улочкам завоеванной столицы мира. Странную робость испытывали они в покоренном городе, городе, которым чуть ли не с детства бредил каждый из них. Уйти им в этот день далеко не удалось, как ни хотел Батюшков попасть в театр, увидеть знаменитого Тальма, про игру которого слышал рассказы еще в Нижнем от Василия Львовича, в Академию, в книжные лавки, от предчувствия которых у него дрожали руки и замирало сердце, а оказался тотчас же вместе с остальными в Пале-Рояле, Королевском дворце, который представлял из себя довольно странное заведение. Именно заведение, потому что единственное, чего не было в Королевском дворце, так это короля, и не потому, что короля не было во Франции вообще, а потому, что он там не мог быть. Дворец был построен в 1632 году для кардинала Ришелье. В детстве в нем жил Людовик XIV, чем и объясняется его название. В 1780 году он перешел к герцогу Филиппу Орлеанскому, который застроил сад дворца галереями, где разместились различные лавки, а потом Биржа и Коммерческий суд. Это было едва ли не самое дорогое место в Париже, за найм даже маленького помещения в его аркаде лавочники платили по три тысячи франков.