Любопытны, однако, пропорции. Из шести защитников позиции двое, иными словами — треть, совершают предательство, то есть изменяют нравственному долгу, понятие о котором у автора в то время полностью совпадает с официальным, государственным. Десятилетия спустя писателя, пожалуй, кто-то мог бы обвинить и в некоторой конъюнктурности, однако на самом деле Быков не следует негласным «установкам», а лишь тонко фиксирует момент: нравственная позиция двух третей воевавших (если не более) тоже полностью совпадала с официальной.

Следует обратить внимание и на то, кто, собственно, совершает наказание за измену: если Пшеничного (поведение которого не оправдано, но объяснено) убивают фашисты, то есть враги, то над Аликом Овсеевым, привилегированным эгоистом и нравственно нечистоплотным молодым человеком, совершает суд своей автоматной очередью скромный, внешне неприметный Василь Глечик. Что же дает этому тезке автора право карать своего товарища, недавнего брата по общей беде? Ведь в конце Глечик остается совершенно один в этом страшном окопе, с последней гранатой перед неизбежной смертельной атакой мощного противника. Единственная его поддержка — это небо, с которого льется знакомый с детства звук. И вот наступает его последний момент: «Он понимал, что это конец, и изо всех сил сдерживал в себе глубочайшую душевную печаль и тревогу, где необоримой жаждой к жизни бился далекий и призывный журавлиный крик»[90]. Видимо, то чувство сына — защитника матери, своего детства, дома, родного угла, глубоко сидящее у каждого человека, с одной стороны, толкнуло Глечика на самосуд, а с другой — показало, что такие, как он, не изменяют своему сыновьему, воинскому и человеческому долгу.

Измена, предательство, трусость — и антагонистичные им верность нравственному долгу, смелость, героизм без «геройствования», принадлежность нации и всему человечеству. Так же как и противопоставление добра и зла, любовь как основополагающая часть нравственности, сочувствие к ближнему — эти и многие другие постоянные темы Василя Быкова стали его искусно-ненавязчивым, но непобедимым литературным средством борьбы с душевной и духовной энтропией общества. Некоторые из этих тем и мотивов были только пунктирно намечены в его ранних работах, а другие, такие, как измена во всех ее видах, рельефно выделились уже в первых произведениях. И конечно, эта повторяемость нашла отражение и в выборе типа персонажей. Лазарев рассуждает об интересе и склонности Быкова к определенным типажам таким образом:

Одним из подобных персонажей — среди многих других героев следующего романа, «Третья ракета», — и явился Лозняк, который мог бы тоже носить имя Василь, как и его земляк Глечик, если бы автор хоть раз назвал его по имени. Впрочем, Быков назвал и большинство других действующих лиц этого романа, представителей разных народов многонационального Советского Союза, строго по-военному, по фамилии.

«Третья ракета», 1961

Неважно, насколько менялось и до сих пор меняется восприятие романа «Третья ракета» различными критиками, но все они единодушны в том, что именно это произведение принесло Быкову популярность и признание читателя. И то и другое, как было упомянуто ранее, началось с перевода на русский язык и публикации «Третьей ракеты» в престижном «толстом» журнале «Дружба народов»[92]. Перевод, однако, был довольно слабым по сравнению с оригиналом и, по всей видимости, значительно «подслащен» советской цензурой.

Повествование ведется в основном от первого лица — известного уже нам белоруса по фамилии Лозняк, который в ходе романа попеременно употребляет единственную и множественную форму личного местоимения «я» и «мы», часто переходя на «мы», как бы подчеркивая общность целей разнородной группы, в которую он и сам недавно попал после ранения и продолжительного пребывания в госпитале. Как и его предшественник и земляк Глечик, Лозняк — один из шестерых солдат, жизнь которых показана в одном коротком хронотопе. На этот раз это наряд артиллерийской батареи, а не случайно подобранные люди. Описываемая группа состоит в основном из пополнения, поэтому шестеро нарядчиков еще не обстреляны вместе. Однако перед ними, так же как и перед группой Глечика, поставлена непосильная задача: сдержать наступление противника с неизмеримо превосходящими силами как пехотных, так и артиллерийских и танковых войск. На этом, пожалуй, сходство и заканчивается, так как Лозняк большей частью — человек не только без имени, но даже его фамилия редко упоминается в романе. Видимо, этим приемом автор также подчеркивает ординарность своего героя и его внешнее отождествление с «каждым». Несмотря на эту «анонимность» повествователя, особенно в начале романа, автор тем не менее выделяет Лозняка из его группы. Активный участник боевых действий наряда артиллеристов, он часто становится движущей силой сюжета. К тому же это «я» и «мы» заставляет Лозняка пусть не прямо, но ассоциироваться у читателя с автором. Не случайно, конечно, и его белорусское происхождение — оно даже подчеркивается. Лозняк — не желторотый новобранец, как Глечик, а заслуженный партизан, попавший в действующую армию после боевого крещения и богатого опыта борьбы с гитлеровцами на территории родной Беларуси. Лозняка, свидетеля зверств фашистов по отношению к белорусам, особенно преследует одно воспоминание, когда он оказался случайным и бессильным свидетелем карательной операций против мирного населения. Возвращаясь с боевого задания с небольшой группой партизан (опять типичное для Быкова число — шесть), Лозняк был ранен, и группа партизан, потеряв не только боеприпасы, но и боеспособность из-за еще одного смертельно раненного и одного убитого, вынуждена была пассивно наблюдать следующее: