Глава 3
Лейтенантская проза Быкова
Мы были рядовыми, сержантами и лейтенантами
с чисто теоретическим военным опытом:
все, что мы узнали, мы выучили на поле боя.
Василь Быков
Сейчас уже трудно установить, кто и когда из литературных критиков ввел понятия «лейтенантская проза» и «проза лейтенантов» в обиход советского литературоведения; как бы то ни было, эти привычные ныне определения не только покрывают богатый пласт послевоенной литературы, но порой содержат в себе прямо противоположные (в смысле оценки) значения. Так, еще в конце 1950-х советская критика, обозвав чью-то прозу «лейтенантской», явно выражала этим свое неудовольствие. Это была отчетливо негативная, возможно даже, пренебрежительная оценка. Могли ли бывшие лейтенанты, готовые жизнью поклясться за то, что каждое слово в их произведениях правда, — могли ли они охватить происходящее во всем его многообразии, целостности и величии? Официальная точка зрения: нет, не могли. Тогда бытовало такое выражение — «окопная правда». Так вот, ни младший офицер, ни тем более рядовой солдат, будь они хоть трижды героическими личностями, вынесшими на своих плечах все тяготы войны и военного быта, никак не могли они охватить всей полноты происходящего в силу молекулярности своего участия в нем, а также в силу незнания действительных планов больших военачальников, которые одни только и обладали возможностью мыслить масштабно. Под руководством, естественно, коммунистической партии. Даже в 1973 году Игорь Кузьмичев продолжает старую линию официальных прений, утверждая, что Быков, например, просто-напросто тянет читателя на периферию военных действий[61]. Его тезка, Игорь Дедков, отстаивает, однако, противоположную позицию: «Проза лейтенантов, как ее иногда называют, развивалась и дальше с ясным и выстраданным сознанием, что всякая напыщенная, помпезная, торжественно-парадная фраза о войне нравственно недопустима и художественно несостоятельна»[62]. А немногим ранее, рассуждая о сути любой войны, Дедков говорит о технических возможностях той, Второй мировой войны, на которую попал лейтенант Василь Быков. Мы настолько согласны с ходом мыслей этого критика, что считаем его сентенции вполне приложимыми, увы, и к будущим войнам:
Разные то были войны, но от войны к войне возрастали «убойные и моральные качества оружия», как выразился один военный историк, бывший генерал вермахта. И все последовательнее это качественное оружие обращалось не только против армий, но против народов — женщин, детей, стариков, больных, и все меньше действовали на разрастающихся пространствах войны какие-либо нормы права и морали. Но неизменной оставалась суть войны, — защищал, человек свой дом или отправлялся разрушать и грабить чужой, он должен был убивать и рисковал быть убитым. И если на какой-то прежней войне было мало, по нашим понятиям, убитых, то не потому, что сдерживались и не хотели убивать больше, а потому лишь, что не могли, — оружию не хватало убойной силы.[63]
«Проза лейтенантов», или «лейтенантская проза», кому как угодно называть этот пласт советской литературы, основывалась на личном опыте ветеранов Второй мировой войны. Лучших представителей этого жанра объединяла одна общая черта — они никогда не пытались заворожить читателя героическим пафосом официоза в своих рассказах, повестях, романах о пережитом (большинство, как и Быков, были прозаиками). К 1965 году более трех десятков советских авторов ощущали себя писателями-баталистами. Среди них пользовались особенной популярностью такие писатели, как Анатолий Ананьев (1925–2001), Виктор Астафьев (1924–2001), Григорий Бакланов (1923–2009), Александр Бек (1903–1972), Ольга Берггольц (1910–1975), Георгий Березко (1905–1982), Анвер Бикчентаев (1913–1989), Владимир Богомолов (1926–2004), Юрий Бондарев (1924), Василь Быков (1924–2003), Даниил Гранин (1919), Анатолий Калинин (1916–1993), Сергей Наровчатов (1919–1981), Афанасий Салынский (1920–1993), Давид Самойлов (1920–1990), Константин Симонов (1915–1979), Сергей Смирнов (1913–1994) и многие другие. Популярность писателей-баталистов достаточно велика и сегодня, они продолжают вызывать интерес не только у поколения 1920-х, но и у их внуков, а порой уже и правнуков. В этой глубоко уважаемой среде писателей Василь Владимирович Быков выделялся своей верностью военной теме и на протяжении пятидесяти лет своей работы упорно проторял военные дороги 1941–1945 годов. Мы уже отметили тот факт, что литературный успех Быкова не был ни шумным, ни мгновенным. Его демобилизовали из Советской армии только в 1955-м; осенью этого же года он начал работать в газете «Гродненская праўда» («Гродненская правда») в качестве журналиста и редактора. Помимо военной темы Быков, разумеется, писал и на другие, однако война навсегда осталась для него «незаживающей раной» и главной темой, которая стучала в его душе, постоянно требуя выхода.
В своих критических работах такие положительно настроенные по отношению к Быкову критики, как Шагалов, Лазарев и даже Дедков, в своих начальных работах о писателе, казалось, дружно следовали мнению раннего исследователя Быкова — Бурана; оно состояло в том, что Быков просто углубил со временем свои ранние идеи, темы, опыт и, главное, — жанр[64]. Так, еще в 1990-м Дедков, в частности, отметил:
Теперь хорошо видно, что выбор был сделан повестью «Журавлиный крик» (1959). Рассказы остались на положении вспомогательного жанра. Отныне В. Быков будет «мыслить повестями». Окажется, что это самая подходящая для него «единица» художественной мысли[65].
Работы Василя Быкова последних двух десятилетий обнаружили не только перемену «единицы» художественной мысли писателя, но и ее жанровую подвижность, склонность к переменам вообще — при всей верности главной теме. Рассказы, притчи, критические и публицистические статьи — писатель доказал, что он легко существует во многих жанрах, которые выбирает для оформления своих идей, тем и вдохновения. Однако нельзя не прислушаться к мнению критиков относительно «раннего» Быкова, когда он «мыслил» чаще и лучше всего в жанре новеллы и короткого романа.
Быковские пробы пера относятся еще к 1947 году; он пытался писать сразу после первой демобилизации. Однако, будучи недоволен результатом этих попыток, он постоянно работал над улучшением своего языка, стиля, понимания и применения жанра, а также и всеми другими атрибутами писательского мастерства. Одновременно Быков много и настойчиво занимался самообразованием, что включало и изучение мировой философии.
Повесть «Журавлиный крик» принесла автору немедленное признание белорусского читателя, но массовый успех пришел только с публикацией на русском языке повести «Третья ракета»[66]. Быков продолжал писать о войне и в 1960-х, 1970-х и далее, когда военная тема стала далеким прошлым для добрых трех поколений земляков Быкова. Что двигало им? Что заставляло неустанно возвращаться в прошлое? Почему именно он никак не мог остыть от тех событий, в то время как другие постепенно отдалились от них? Пристальное чтение его книг и статей, размышления над ними, а также опыт личных встреч с писателем говорят об одном и том же: его, гражданина, фронтовика, читателя, в конце концов, просто мыслящего человека, не устраивала фанерная, камуфляжная, партийная картина войны, преобладавшая в советской литературе того, да и более позднего времени. Ведь за исключением нескольких названных писателей-фронтовиков (а ведь только в Беларуси того времени было около шести сотен членов Союза писателей!) авторы, пишущие о войне, или не «нюхали пороху», или не могли переступить через рубеж дозволенного советской идеологией. Порой у этих писателей не хватало таланта, а военная тема, отраженная «правильно», приносила им некоторые дивиденды.
