Ли помолчал.

— Я не имею права это с вами обсуждать.

— Еще один секрет, а?

— Простите. Я очень хотел бы помочь. Но я правда не могу. Он мой пациент.

— Я же не спрашиваю ни о чем конкретном. В общих чертах вполне меня устроит. Что он способен вспомнить? Что было десять минут назад — да, а десять лет назад — нет? Или наоборот?

Ли заколебался, бросил взгляд назад, в сторону участка.

— Если совсем уж в общих чертах, — сказал он, — у пациентов в возрасте за семьдесят со сходными симптомами есть тенденция к быстрой деградации памяти. Отдаленное прошлое часто кажется более ясным, чем события недавнего прошлого, но воспоминания могут перемешиваться, становиться путаными. Положиться на них нельзя, если вы спрашиваете об этом. То есть в общих чертах.

— Это его прикончит? Последний вопрос, обещаю.

На Ли было больно смотреть. Он оглянулся. Улица была совершенно пуста. Он понизил голос.

— Не напрямую, нет. Но бывают осложнения, связанные с общим состоянием здоровья. Простейшие действия, связанные с заботой о себе, питание — все это страдает. По моим оценкам, у пациента на подобной стадии есть год или около того, может, немного больше. Может, меньше. Два-три стакана алкоголя в день на протяжении всей взрослой жизни положение дел никак не улучшают. В общих чертах, конечно.

Он кивнул, будто поставил в разговоре точку, и повернулся, чтобы уйти. Фальк не стал его задерживать.

— Им обоим надо бы выдвинуть обвинение, — сказал Рако, когда Фальк вернулся в участок.

— Нда. Надо бы.

Оба они знали, что этого не произойдет.

Рако откинулся на стуле и потер лицо обеими руками. Громко вздохнул.

— Господи. И какого хрена нам теперь делать?

Дабы отвлечь себя от мыслей о еще одном тупике, в котором они оказались, Фальк позвонил в Мельбурн. Спустя час у него был список всех пикапов светлой окраски, зарегистрированных в Кайверре в тот год, когда погибла Элли Дикон. Их было 109.

— Плюс кто-то из другого города мог просто проехать мимо, — угрюмо сказал Рако.

Фальк пробежался глазами по списку. В нем было полно знакомых имен. Бывшие соседи. Родители одноклассников. Мэл Дикон. Фальк долго смотрел на это имя. Но здесь были и чуть ли не все остальные. Сам Джерри Хэдлер, родители Гретчен, даже отец Фалька. В тот день на перекрестке дорог Джерри мог видеть чуть ли не половину города. Фальк закрыл файл. С него было достаточно.

— Пойду немного прогуляюсь.

Рако пробурчал что-то в ответ. Фальк был рад, что тот не спросил куда.

Кладбище было неподалеку от города — обширный участок земли, осененный эвкалиптами-призраками. По дороге Фальк проехал мимо того самого пожарного знака. Пожароопасность теперь достигла максимального уровня. Поднимался ветер.

На похоронах присутствовали только члены семьи, так что на могилах Хэдлеров он еще не бывал. Но найти их оказалось нетрудно.

Новенькие, блестящие полировкой надгробья напоминали, скорее, предметы интерьера, по случайности оставленные кем-то среди потрепанных погодой собратьев. Могилы были по щиколотку завалены полиэтиленом, мягкими игрушками и увядшими букетами. Даже за несколько футов в нос бил почти невыносимый аромат разлагающихся цветов.

Могилы Карен и Билли были завалены подношениями, могила Люка рядом с ними выглядела почти голой. Фальк задумался, придется ли Джерри и Барб наводить на могилах порядок, когда подарки окончательно перейдут в разряд мусора. У Барб и так хватало сложностей с фермой, чтобы еще ползать на коленях вокруг могил с мешком для мусора и, глотая слезы, рыться в полусгнивших букетах, пытаясь решить, что оставить, а что — выкинуть. Ну уж нет. Фальк мысленно взял на заметку проверить это дело.

Он немного посидел на иссохшей земле у могил, наплевав на липнувшую к брюкам пыль. Провел рукой по надписи на могильном камне, пытаясь стряхнуть чувство нереальности происходящего, которое преследовало его с самой панихиды. Люк Хэдлер — в этом гробу, — повторял он про себя. — Люк Хэдлер — здесь, под этой землей.

Где был Люк тем вечером, когда погибла Элли? Вопрос всплыл опять, как несмываемое пятно. Надо было Фальку добиться у него ответа, пока была такая возможность. Но он действительно верил, что Люк придумал этот обман ради него. Если бы он знал, что произойдет…

Тут он решительно прекратил эти размышления. Слишком много раз он слышал эти самые слова с тех пор, как вернулся в Кайверру. Если бы я знал, я сделал бы все по-другому. Слишком поздно. С чем-то просто приходится жить.

Фальк встал и, повернувшись к Хэдлерам спиной, пошел прочь. Он направился в глубину кладбища и шел, оглядываясь, пока не нашел нужный ряд. Надгробья в этой части кладбища потеряли свой блеск долгие годы назад, но многие из них были знакомы ему, как старые друзья. На ходу он нежно провел рукой по одному, другому, и, наконец, вот он стоит перед выцветшим на солнце камнем. Цветов на этой могиле не было, и только тут ему пришло в голову, что их надо было принести с собой. Хороший сын так и поступил бы. Принес бы матери цветов.

Вместо этого, достав салфетку, он наклонился и счистил слой грязи и пыли с ее имени, вырезанного в камне. Потом — с даты ее смерти. Он никогда не нуждался в напоминаниях об этом дне. Сколько себя помнил, он всегда знал, что мать умерла в тот день, когда он родился. Осложнения после родов и потеря крови, неохотно отвечал ему отец, когда он достаточно подрос, чтобы задавать вопросы. А потом кидал на сына взгляд, от которого у Фалька появлялось ощущение, что оно — почти — того стоило.

Когда он стал постарше, у него появилось обыкновение ездить на велосипеде на кладбище и стоять часами над могилой матери в качестве искупления. В конце концов до него дошло, что никого не заботит, стоит он там или нет, и их отношения превратились в своего рода одностороннюю дружбу. Он очень старался ощутить хоть какую-то сыновнюю любовь, но даже тогда эти эмоции казались ему какими-то неестественными. Ему просто не удавалось пробудить в себе чувства по отношению к женщине, которую никогда не знал. Где-то глубоко внутри он постоянно чувствовал себя виноватым, что Барб Хэдлер значит для него гораздо больше.

Но навещать мать ему нравилось, а она оказалась прекрасным слушателем. Он начал приносить с собой еду, книги, уроки. Валяясь в траве рядом с ее надгробием, он болтал без умолку все, что в голову придет, — о том, что было сегодня и что будет завтра. О своей жизни.

Не успев осознать, что делает, Фальк лег на короткую жесткую траву у могилы. Вытянул ноги. Деревья над головой отбрасывали тень, и жара казалась чуть менее невыносимой. Устремив взгляд в небо, он еле слышно — почти шепотом — повел рассказ о Хэдлерах и о возвращении домой. О том, как вновь увидел Гретчен. Про тяжесть в груди, которая возникла, когда он увидел Мэнди в парке и Иэна в магазине. Поведал ей о своих страхах и о том, что, может, он так никогда и не узнает правды о Люке.

После того, как у него кончились слова, он закрыл глаза и просто лежал неподвижно рядом с матерью, а земля и воздух баюкали его, окутав теплом.

Когда Фальк проснулся, солнце было уже в другой стороне. Зевнув, он поднялся с травы и потянулся, разминая затекшие мышцы. Сколько он пролежал тут, было неясно. Он встряхнулся и зашагал обратно через кладбище к главным воротам. Но на полпути остановился. Была еще одна могила, которую ему следовало навестить.

Чтобы найти ее, потребовалось гораздо больше времени. Могилу он видел всего один раз, во время похорон, незадолго до того, как покинул Кайверру навсегда. В конце концов он наткнулся на нее чуть ли не случайно: небольшая плита, скромно притулившаяся среди других, более вычурных надгробий. Она совсем заросла сухой желтой травой. У плиты лежал единственный букет — связка иссохших стеблей в истрепанной полиэтиленовой обертке. Достав салфетку, Фальк наклонился, чтобы отчистить от грязи выгравированное на плите имя. Элеанор Дикон.