— Я не хочу больше об этом говорить, — сказал я. — У нас нет времени для эмоций. Единственная наша надежда выжить в этой заварухе и вернуться в город, чтобы вернуть себе положение, состоит в том, чтобы сосредоточиться на плане действий.

Папа почесал подбородок, на котором серая щетина уже превратилась в неровную бородку, и задумчиво пожевал губу. Он явно принял какое-то решение, поскольку с этой минуты снова стал прежним Фридландер-Беем, которого мы все в Будайине знали и боялись.

— Бани Салим нам бояться нечего, — сказал он.

— Хорошо, — отозвался я. — Но я не знаю, где они стоят.

— Они взяли на себя заботу о нас, пока мы не доберемся до Мугшина. С нами будут обращаться как с почетными гостями и выказывать всяческое уважение. Мы должны постараться не слишком злоупотреблять их гостеприимством, поскольку они будут отдавать нам свою еду, даже если будут из-за этого голодать. Я не хочу, чтобы такое случилось.

— Я тоже, о шейх.

— Я никогда раньше не слышал о Мугшине и думаю, что это всего лишь кучка хижин и шатров вокруг большого источника к югу отсюда. Мы ошиблись, думая, что сержант в Наджране приказал выбросить нас в середине Пустой четверти. Вертолет залетел гораздо дальше, чем мы думали, и нас выбросили в северо-восточной части Песков. — Я нахмурился. — Так бедуины называют эту огромную пустыню, — объяснил Папа. — Они никогда не слышали названия Руб-аль-Хали.

— Не все ли равно, где нас выбросили, — сказал я. — Если бы нас не подобрали Бани Салим, мы давным-давно бы умерли.

— Нам следовало идти в другую сторону, к востоку. Мы ближе к Оману, чем к западной границе.

— Да мы и до Омана не добрались бы. Мы все еще собираемся ехать с Бани Салим на юг?

— Да, племянник мой. Мы можем им доверять. Это в нашем положении значит больше, чем время или расстояние.

Я осторожно подтянул колени: только чтобы посмотреть, работают ли ноги. Ноги слушались, и я был рад этому, хотя после двух недель усиленного отдыха они были словно ватные.

— Вы подумали, что мы будем делать, когда доберемся до Мугшина?

Он смотрел поверх моей головы, как будто издали видел Будайин и наших врагов.

— Я не знаю, где находится Мугшин, и даже шейх Хассанейн не может мне этого показать. У Бани Салим нет ни карт, ни книг. Некоторые из бедуинов уверяли меня, что от Мугшина через горы можно добраться до приморского города Салалы. — Папа коротко усмехнулся. — Они говорили о Салале так, словно это прекраснейшее место на земле, что там всяческая роскошь и удовольствия.

— Горы, — с несчастным видом сказал я.

— Да, но небольшие. К тому же Хассанейн обещал найти нам в Мугшине надежного проводника.

— А затем?

Папа пожал плечами:

— Как только мы доберемся до побережья, мы сможем отправиться кораблем до города с посадочной площадкой для суборбиталок. По дороге мы должны быть чрезвычайно осторожны, потому что за нами будут шпионить…

Вернулась Нура. На сей раз она принесла какую-то одежду.

— Это вам, шейх Марид, — сказала она. — Не соизволите ли вы надеть чистую одежду и пройти со мной?

Не хотелось заставлять работать мои ноющие мускулы, но отказаться не мог, Папа встал и вышел из шатра. Нура вышла вслед за ним и опустила передний и задний пологи, чтобы я мог спокойно одеться.

Я медленно встал, готовый отложить попытку на следующий день, если почувствую острую боль. Встряхнул чистую одежду. Во-первых, здесь была потертая набедренная повязка, и я быстро обернул ее вокруг себя. Я не знал в точности, как носят ее мужчины Бани Салим, и, похоже, мне этого не покажут. Сверху я надел длинный белый халат, который бедуины называли тоб. Бедняки в городе носили что-то очень похожее, и я знал, что Фридландер-Бей часто надевал такое одеяние, демонстрируя свое происхождение. Поверх тоба я надел длинную белую распашную рубаху с широкими длинными рукавами. Здесь была и чистая хлопковая кафия для головы, но мой акаль где-то потерялся. Я обернул голову покрывалом и подоткнул концы на манер южных бедуинов. Затем натянул свое ныне потертое и выцветшее в странствиях голубое одеяние, которым так восхищались Байт Табити. Среди одежды не было сан-Далий. Я понял, что мне придется идти босиком.

Приятно было чувствовать себя снова одетым и готовым к действию. Когда я выходил из шатра, меня несколько занимало то, как я выгляжу, поскольку моя одежда делала меня похожим на богатого шейха из упадочного, хрупкого мира Руб-аль-Хали. Я сознавал, что все люди в лагере смотрят на меня. Меня ждали Фридландер-Бей, Нура и ее дядя Хассанейн. Шейх Бани Салим широко улыбнулся мне в знак приветствия.

— Вот, — сказал он, — твои вещи. Я взял их ради сохранности. Я боялся, что некоторые из молодых могут соблазниться и похитить их. — Он дал мне мои сандалии, церемониальный кинжал и коробочку с модиками и училками. Я был невероятно рад получить все это назад.

— О шейх, — сказал я Хассанейну, — ты оказал бы мне великую честь, если бы принял этот дар. Это лишь небольшое возмещение того, что мы тебе задолжали.

Я подарил ему свой прекрасный драгоценный кинжал. Он взял его и принялся рассматривать. Несколько мгновений он не мог произнести ни слова.

— Клянусь очами моими, — наконец сказал он, — такой кинжал не по мне! Этот дар достоин благородного князя или царя!

— Друг мой, — сказал Папа, — ты благороден, как любой князь в этой стране. Прими его. У этого кинжала долгая история, и он достоин тебя.

Хассанейн не стал рассыпаться в благодарностях. Он просто кивнул мне и опоясался тканым поясом. По обычаю бедуинов он носил кинжал впереди, на животе. Он больше ничего не сказал, но я видел, что подарок ему понравился.

Мы медленно шли между черных шатров из козьей шерсти. Я видел, как люди поворачивались к нам. Даже женщины, занимавшиеся повседневной работой, бросали на нас короткие взгляды, когда мы проходили мимо. Неподалеку мальчишки гнали верблюдов и коз к низким кустарникам. Это был не лучший корм для животных, но в таком заброшенном месте выбирать не приходится. Лагерь состоял из дюжины шатров. Земля вокруг Бир-Балаг была такой же, как та, по которой мы шли с Папой. Здесь не было ни тенистых деревьев, ни финиковых пальм. В низине между двумя грядами дюн всего-то и было хорошего, что широкая одинокая дыра в земле. Колодец. Когда к таким колодцам приходил путник, ему приходилось несколько часов раскапывать его, поскольку движущиеся пески быстро его забивали.

Теперь я понял, в каком беспомощном положении оказались бы мы с Папой, даже если бы наткнулись на такую грязную дыру. Вода зачастую лежала в десяти футах или глубже, и ни веревок, ни корзин тут не было. Каждый странствующий бедуин возил с собой собственную веревку для добывания жизненно необходимой воды. Даже если бы Аллах послал нам удачу и мы нашли бы один из этих солоноватых источничков, мы все равно могли бы умереть от жажды.

От этой мысли меня пробрала дрожь, и я пробормотал благодарственную молитву. Затем мы четверо продолжили путь. В одном из ближайших шатров отдыхали и пили кофе из маленьких чашечек, чуть побольше наперстка. Это было обычным времяпрепровождением мужчин в лагере. Один из них увидел меня и что-то сказал, выплеснув свой кофе на землю. Его приятели заволновались, он вскочил на ноги и бросился ко мне, бешено вопя и размахивая руками.

— В чем дело? — спросил я Хассанейна.

Шейх шатнулся вперед, чтобы остановить разъяренного юношу.

— Это наши гости, — сказал Хассанейн. — Замолчи или ты всех нас обесчестишь.

— Это он нас бесчестит! — закричал взбешенный бедуин и показал на меня длинным костлявым пальцем. — Он творит это прямо у тебя под носом! Он пытается совратить ее! Он обольщает ее грязными соблазнами! Он — не правоверный мусульманин, да будет проклята нечистая вера его отцов! Ему наплевать на нее, он погубит ее и бросит, чтобы вернуться к своему гарему, к своим развратным женщинам!

Хассанеину не удалось утихомирить молодого человека — тот продолжал вопить и потрясать кулаком. Я старался не обращать на него внимания, но вскоре вокруг нас собралось все племя. События быстро выходили из-под контроля.