— Шейх Марид, — сказал Пророк, да будет с ним мир и благословение Аллаха, — разве я не друг твоей юности?

И тогда Одран улыбнулся: — Яа Хазрат, разве найдется в мире такой человек, который не искал бы твоей дружбы? Но мое сердце так переполнено любовью к Аллаху, что в нем нет места для любви и ненависти.

— Если это так, — ответствовал Пророк Мухаммед, — тогда я благословляю тебя. Вспомни, о чем говорит этот стих: «Ты никогда не достигнешь врат святости, если не откажешься от того, что любишь больше всего на свете». Что же ты любишь больше всего, о шейх?

Я пришел в себя, но на этот раз со мной не было Иржи Шакнахая, чтобы растолковать мне увиденное. Я подумал: какой же ответ я дам на вопрос Пророка й что я в самом деле ценю больше всего: комфорт, развлечения, свободу? Я не смог бы отказаться ни от того, ни от другого, ни от третьего. Правда, моя жизнь у Фридлендер Бея и так исключала понятие свободы.

Но до утра я мог ни о чем не думать. Сейчас у меня была одна задача — как скоротать эту ночь. И я полез за своей коробочкой с таблетками. 

Твой поцелуй,

Как лишенье, сладок,

Как изгнанье, долог.

«Кориолан»

Пусть в чужих краях дождь падает серебром и золотом, а дома — кинжалами и камнями, и все же дома лучше.

Малайская поговорка

Я никогда не думал, что меня могут похитить. С чего бы меня похищать? Тот день начинался вполне невинно. Я резко проснулся перед самым рассветом, благодаря экспериментальному модулю, который вставлял в свою переднюю розетку. Эта штучка дает мне гораздо больше сил и способностей, чем имеется у простых смертных. Насколько я знаю, я единственный человек с двумя розетками.

Один из этих модиков будит меня в любое нужное мне время. Я научился использовать его вместе с другим, который более чем успешно удаляет из моего тела алкоголь и наркотики. Поэтому я никогда не просыпаюсь с похмелья или в дурном самочувствии. В прошлом от моего похмелья многим доставалось, и я поклялся, что больше не позволю такому случаться.

Я взял полотенце, подстриг свою рыжую бороду и оделся в дорогую джеллабу цвета песка. На дел на голову вязаную белую шапочку, какие носят у нас в Алжире. Я был голоден, и мой раб Кмузу, как обычно, приготовил мне поесть, но мы условились встретиться за завтраком с Фридландер-Беем. Это будет после утреннего призыва к молитве, стало быть, у меня около получаса свободного времени. Я прошел из западного крыла огромного дома Фридландер-Бея в восточное и тихонько постучал в покои жены.

Индихар открыла. На ней было белое атласное платье — мой подарок. Ее каштановые волосы были стянуты на затылке тугим узлом. Карие глаза Индихар сузились.

— Желаю тебе доброго утра, муж, — сказала она. Она не слишком-то мне обрадовалась.

Младший ребенок, четырехлетний Хаким, вцепился в ее подол и заплакал. Я слышал, как в другой комнате вопят друг на друга Джирджи и Захра. Сенальды, нанятой мной валенсианской служанки, нигде видно не было. Я взял на себя содержание этой семьи, поскольку чувствовал себя отчасти виноватым в смерти мужа Индихар. Папа — Фридландер-Бей — решил, что для достижения столь выгодной цели и во избежание слухов я должен жениться на Индихар и формально усыновить трех ее детей. Но, честно говоря, я не помню, чтобы Папу когда-либо заботили слухи.

Несмотря на то что я отказался напрямую, а Индихар чувствовала себя оскорбленной, мы стали мужем и женой. Папа всегда добивается своего. Не так давно Фридландер-Бей взял меня за шкирку, стряхнул с меня пыль и превратил меня из мелкого жулика в воротилу городского преступного мира.

Итак, теперь Хаким официально считался моим сыном, как бы неприятно мне это ни было. Раньше мне никогда не приходилось иметь дела с детьми, я просто не знал, как себя вести. Но уж поверьте мне, они вам это сами скажут. Я поднял мальчишку и улыбнулся. Его физиономия была перемазана желе.

— Ну, и что же ты плачешь, о разумный? — спросил я. Хаким остановился — только для того, чтобы набрать в грудь побольше воздуха и зареветь еще громче.

Индихар нетерпеливо фыркнула.

— Прошу тебя, муж, — сказала она, — не пытайся вести себя как старший брат. У него уже есть один — Джирджи. — Она взяла Хакима и поставила его на пол.

— Я и не пытаюсь быть ему старшим братом.

— Тогда и не пытайся быть ему другом. Ему не нужен друг. Ему нужен отец.

— Верно, — ответил я. — Тогда скажи мне, что должен делать отец, и я сделаю.

Несколько недель я изо всех сил пытался ей угодить, но Индихар только усложняла мою задачу. Мне это начинало надоедать.

Она невесело рассмеялась и, цыкнув на Хакима, отправила его назад, в комнаты.

— Никак, для этого посещения имеется важная причина, муж? — спросила она.

— Индихар, если бы ты перестала на меня злиться, мы, может быть, смогли бы уладить дело. Я хочу сказать, неужели тебе так плохо?

— А почему ты не спросишь Кмузу, каково ему? — спросила она. Она так и не пригласила меня в комнаты.

Мне надоело стоять в холле, и я протиснулся мимо нее в гостиную. Сел на кушетку. Несколько мгновений Индихар в ярости смотрела на меня, затем вздохнула и села в кресло напротив.

— Я уже все объяснил тебе раньше, — сказал я. — Я не просил от Папы таких подарков, как мои имплантаты, бар Чириги и Кмузу.

— Я тоже, — сказала она.

— Да, и ты тоже. Он пытается лишить меня всех моих друзей. Он не хочет, чтобы у меня сохранились хоть какие-то привязанности.

— Ты мог бы просто воспротивиться этому, муж. Разве ты никогда не думал об этом?

Если бы это было так просто!

— Когда мне модифицировали мозг, — сказал я, — Фридландер-Бей заплатил врачам, чтобы мне вживили провод в центр наказаний.

— Наказаний? Не удовольствий?

Я печально улыбнулся:

— Если бы провод вживили в центр удовольствий, то я, вероятно, был бы уже мертв. Такое всегда случается. И я бы долго не протянул.

Индихар нахмурилась:

— Я что-то не поняла. Почему центр наказаний? С чего это тебе захотелось…

Я остановил ее, подняв руку.

— Эх, да не мне этого захотелось! Папа это сделал без моего ведома. У него куча маленьких электронных штучек, которые могут стимулировать мои болевые центры на расстоянии. Так он держит меня в повиновении. — Хотя я и узнал недавно, что он дед моей матери, но от этого не стал относиться к нему лучше, раз он отказывается говорить со мной о моей свободе.

Она вздрогнула:

— Я не знала об этом, муж.

— Я мало кому рассказывал. Но с тех пор Папа постоянно стоит у меня за спиной и в любой момент готов нажать кнопку боли, если что-нибудь придется ему не по нраву.

— Значит, и ты невольник, — сказала Индихар. — Ты его раб, так же как и все мы.

Я не счел нужным отвечать. Что касается меня, то тут случай был особый, поскольку во мне текла кровь Фридландер-Бея, и я чувствовал себя обязанным пытаться полюбить его. В этом я пока не преуспел. Мне трудно было сжиться в первую очередь именно с чувством, и Папа мне эту задачу не облегчал.

Индихар протянула мне руку, и я взял ее. Впервые со дня нашей свадьбы она хоть в чем-то посочувствовала мне. Я увидел, что ее ладони и пальцы до сих пор сохранили бледный желто-оранжевый цвет — в день свадьбы подруги окрасили ей руки хной. Это была очень необычная церемония, поскольку Папа заявил: жениться не на девушке — ниже моего достоинства. Но Индихар была вдовой с тремя детьми, и потому он объявил ее почетной девственницей. Никто не смеялся.

Сама свадьба была смесью городских обычаев и традиций родной египетской деревушки Индихар. Она представляла собой потуги на бракосочетание юной девственницы и молодого многообещающего магрибинца. Фридландер-Бей заявил, что не обязательно звать на торжество семью Индихар, родственников могут заменить ее будайинские друзья.