Я смотрел, как двое грязных бродяг грубо подняли Фридландер-Бея на ноги и повели его к одному из верблюдов. Хозяин верблюда ударил живот ное погонялом под коленки и крикнул что-то вроде «хирр, хирр!». Верблюд недовольно заревел и не выказал ни малейшего желания опускаться на колени. Папа что-то сказал Байт Табити, тот схватил повод и потянул животное вниз. Папа поставил ногу на шею верблюда, вскарабкался в седло, и тот поднял его.

Папе явно приходилось проделывать все это и раньше. Я же никогда в жизни не ездил на верблюде, и мне не хотелось пробовать это сейчас.

— Я пойду пешком, — сказал я.

— Прошу вас, молодой шейх, — сказал Мухаммад, улыбаясь своим щербатым ртом. — Иначе Аллах сочтет нас негостеприимными.

Я подумал, что вряд ли у Аллаха имеются иллюзии насчет Байт Табити.

— Я пойду пешком, — повторил я.

Мухаммад пожал плечами и взобрался на своего верблюда. Все пошли прочь от дюны, включая меня и того Байт Табити, который отдал своего верблюда Папе.

— Идемте с нами! — воскликнул вожак. — У нас есть еда, есть вода! Мы отведем вас в наш лагерь!

Я не сомневался, что они направляются в свой лагерь, однако у меня были серьезные сомнения насчет того, что мы с Папой доберемся туда живыми.

Человек, что шел рядом, наверное, понял, о чем я думаю, потому что повернулся ко мне и медленно подмигнул.

— Доверься нам, — с хитрецой посмотрел он на меня. — Теперь вы в безопасности.

«Да уж!» — подумал я. Нам ничего не оставалось, как идти с ними. А то, что случится с нами после того, как мы доберемся в лагерь Байт Табити, — один Аллах знает.

Несколько часов мы шли к югу. Наконец, когда я окончательно выдохся и в моей фляге не осталось воды, Мухаммад объявил привал.

— Сегодня будем спать здесь, — сказал он, указывая рукой на узкий проход между двумя грядами песчаных холмов.

Я был счастлив, что дневные тяготы окончены. Однако, сидя рядом с Папой и наблюдая, как бедуины ухаживают за своими животными, я вдруг подумал: «Странно, что они не стремятся до темноты присоединиться к своему племени. Их шейх послал их разыскать нас, и они прибыли через несколько часов после того, как нас вышвырнули из вертолета. Конечно, главный лагерь Байт Табити не мог быть далеко».

Они занимались своими делами, перешептывались друг с другом и показывали на нас, когда думали, что мы на них не смотрим. Я подошел к ним и предложил помочь разгрузить верблюдов.

— Нет-нет! — сказал Мухаммад, отрезая мне путь к животным. — Пожалуйста, отдыхайте! Мы сами позаботимся о поклаже.

Здесь было что-то не так. И Фридландер-Бей тоже это почувствовал.

— Мне эти люди не нравятся, — тихо сказал я.

Мы смотрели, как один из бедуинов горстями раскладывает финики по деревянным мискам. Другой кипятил воду для кофе. Мухаммад и прочие спутывали верблюдов.

— Они не выказали никаких признаков враждебности, — сказал я, — по крайней мере с тех пор, как бросились к нам, вопя и размахивая оружием.

Папа невесело рассмеялся:

Не думай, что они зауважали нас. Посмотри на того, кто делит финики. Ты же понимаешь, что тюки на спинах этих верблюдов нагружены куда более хорошей едой. Эти Байт Табити слишком жадны, чтобы делиться с нами. Они делают вид, что у них нет ничего, кроме старых, твердых как камень фиников. Потом, когда нас не станет, они приготовят себе кое-что получше.

— После того, как нас не станет? — спросил я.

— Я не верю, что в дневном переходе отсюда есть большой лагерь. И я не верю, что Байт Табити будут продолжать оказывать нам гостеприимство.

По спине моей прошел озноб, хотя солнце еще не село и дневная жара не ослабла.

— Вы боитесь, о шейх?

Он поджал губы и покачал головой:

— Я не боюсь этих тварей, племянник. Я настороже. Неплохо бы все время за ними присматривать, чтобы знать, что они собираются делать. Они не слишком умны, но их больше, и они знают эти места.

Наш разговор прервался, когда бедуин, за которым мы наблюдали, поднес нам по миске прогорклых фиников и по грязной фарфоровой чашке с жиденьким кофе.

— У нас нет ничего, кроме этой жалкой пищи, — сказал он бесцветным голосом, — но вы окажете нам честь, если разделите с нами трапезу.

— Да благословит вас Аллах за вашу щедрость, — сказал Фридландер-Бей. Он взял миску с финиками и кофе.

— Не знаю, как выразить свою благодарность, — сказал я, принимая свой ужин.

Бедуин ухмыльнулся, и я увидел, что у него такие же гнилые зубы, как у Мухаммада.

— Не стоит благодарности, о шейх, — ответил он. — Гостеприимство — это наша обязанность. Вы должны пойти с нами и научиться жить по-нашему. Как гласит пословица: «кто проживет в племени сорок дней, становится его членом».

Что за кошмарная мысль!

— Салам алейкум, — сказал Папа.

— Алейкум ас-салам, — ответил бедуин. Затем он понес миски своим соплеменникам.

— Во имя Аллаха великого, милосердного, — пробормотал я. Затем я положил один финик в рот. Надолго он там не задержался. Во-первых, он был весь в песке. Во-вторых, он был таким твердым, что я чуть зубы об него не сломал. «Наверное, — подумал я, — это те самые финики, которые сокрушили зубы Байт Табити». В-третьих, они воняли так, словно несколько недель пролежали под дохлым верблюдом. Я подавился и выплюнул. Мне пришлось выполаскивать его вкус кофе, полным песка.

Фридландер-Бей тоже сунул финик в рот. Я смотрел, как он пытается сохранить невозмутимое выражение лица,

— Еда всегда еда, племянник, — сказал он. — В Пустой четверти нельзя быть привередливым.

Я понимал, что он прав. Стер песок с другого финика и съел его. После нескольких штук я привык к их гнилостному вкусу. Я думал только о том, что нужно подкрепиться.

Когда солнце сползло за край западной дюны, Фридландер-Бей снял ботинки и медленно встал на ноги. Моей кафией он подмел перед собой песок. Я понял, что он готовится к молитве. Папа открыл флягу и смочил руки. Поскольку в моей фляге воды больше не было, я встал рядом с ним и протянул руки ладонями вверх.

— Аллах йисаллимак, племянник, — сказал Папа. — Да благословит тебя Аллах.

Закончив омовение, я повторил ритуальную формулу:

— Омываюсь по приказу очистить себя от нечистоты и для того, чтобы стать достойным искать близости с Аллахом.

Снова Папа вел меня в молитве. Когда мы кончили, солнце уже совсем село и на пустыню пала ночь. Мне казалось, я чувствую, как песок отдает тепло. Ночью будет холодно, а одеял у нас не было.

Я решил посмотреть, насколько можно положиться на лживое гостеприимство Байт Табити, и подошел к их маленькому костру из высушенного верблюжьего помета, у которого сидели шестеро этих бандитов.

— Вы молитесь Аллаху, — сказал с насмешливой ухмылкой Мухаммад. — Вы добрые люди. Мы вообще-то молимся, но иногда забываем.

Его соплеменники загоготали. Я не обратил на это внимания.

— Нам нужна вода для завтрашнего перехода, о шейх, — сказал я.

Может, я мог бы просить его и повежливее.

Мухаммад немного подумал. Отказать мне он не мог, но и расставаться с частью собственных припасов ему не хотелось. Он наклонился вперед и что-то прошептал одному из своих. Другой бедуин встал, принес козий бурдюк с водой и отдал его мне.

— Вот, брат мой, — сказал он с бесстрастным лицом, — да будет она тебе приятна.

— Мы в долгу перед тобой, — сказал я. — Мы только наполним фляги и вернем тебе оставшуюся воду.

Бедуин кивнул, затем протянул руку и коснулся моих щитковых розеток.

— Мой двоюродный брат хочет знать, что это такое, — сказал он.

Я пожал плечами.

— Скажи своему двоюродному брату, что я люблю слушать музыку по радио.

А, — сказал Байт Табити. Не знаю, поверил ли он мне. Он подошел ко мне, когда я наполнял наши с Папой фляги. Затем забрал у меня бурдюк и вернулся к своим.

— Эти сукины дети не пригласили нас к своему костру, — сказал я, садясь рядом с Папой на песок.