Ванора налила сидра себе и Джориану и залпом осушила свой кубок.

— Раз ты так смертельно ненавидела Ритоса, — поинтересовался Джориан, — чего ж не пробовала удрать?

— Говорю тебе, он умел возвращать беглецов ворожбой.

— Но если б ты в один прекрасный вечер дала деру, когда старый оборотень завалится спать, то к рассвету он бы уже не мог тебя достать своими заклинаниями. Сама ведь говорила, что тропы знаешь.

— Не могла я одна сунуться в эти дебри, да еще ночью.

— Почему не могла? На того, кто держится молодцом, леопард не нападает.

— А вдруг бы мне попался ядовитый гад?

— Ой, не могу! Ядовитые гады водятся в долине, а гигантские гады попадаются только в Мальванских джунглях; здесь, в горах, таких нет, здешние гады мелкие и безвредные.

— Ну и пусть; я все равно ужас как змей боюсь, — Ванора снова хлебнула вина. — Хватит о них; у меня при одной мысли об этих тварях кровь в жилах стынет.

— Ладно, — сказал покладистый Джориан. — Кузнеца будем хоронить?

— Обязательно, и могилу разровняем, а то лешие наткнутся на труп в кузне.

— Надо заняться этим поскорее, хоть подлец и не заслуживает похорон.

— Ритос не был законченным злодеем, по крайней мере, он никогда не делал поступков, которые считал дурными, — Ванора икнула. — Надо отдать должное, хоть я и ненавидела его всеми печенками.

— Твой кузнец чуть меня не убил за то лишь, что я прознал, как он мечи кует. Ежели это не подлость, я вообще не понимаю, что ты считаешь преступлением.

— О, люди для него были пустое место. Его интересовало только искусство ковки мечей. Ничего ему было не надо: ни богатства, ни власти, ни славы, ни женщин. Одно было заветное желание — сделаться величайшим оружейным мастером всех времен. Эта мечта его так захватила, что вытеснила все человеческие чувства; никого он не любил, разве что к бесенку Иксусу был немного привязан.

Она снова жадно отхлебнула из кубка.

— Хозяюшка! — не выдержал Джориан. — Ежели ты надерешься на голодный желудок, дорогу в лесу не найдешь.

— Не твоя забота, пить мне или не пить! — взвизгнула Ванора. — Следи за своими делами, а в мои не суйся.

Джориан пожал плечами и занялся едой. Он отдал должное разогретому жаркому, заел его краюхой хлеба, половиной капустного кочана, пучком лука и яблочным пирогом.

— Зачем тебе понадобилось выпускать Зора? — спросил он Ванору.

— Во-первых, это чудище меня любило, а любви мне здесь чертовски недоставало. Похотливые молодцы вроде тебя в счет не идут — лопочут о любви, сами же только и думают, как бы тебе свою штуковину засадить. Невмоготу мне было думать, что Ритос принесет его в жертву своей дурацкой страсти.

Во-вторых, я... мне нравилось вредить Ритосу, ненависть свою тешить. Ну, и потом, я сбежать хотела. Не умри Ритос, мне б здесь до конца дней куковать. Вот уж был весельчак — что твой гранитный валун. Колдуны живут дольше нас, смертных; я бы поседела и скрючилась от старости, а он бы меня пережил. Я не смела на него напасть, даже на сонного, — бесенок все время был начеку. И бежать не смела, я уж говорила, почему. Ну, я и решила: стравлю-ка вас двоих, может, и удастся удрать в суматохе.

— Тебе не пришло в голову, что я, ни в чем не повинный человек, могу погибнуть в этой потасовке?

— Ах, я надеялась, ты победишь, ведь... ведь я на твоей смерти много не выгадаю. А ежели б и помер, — Ванора дернула плечиком, — что с того? Чего такого хорошего мне сделало твое человечество, чтоб я прям всех любила без разбора, как учат жрецы Астис?

Она сделала длинный глоток.

— Клянусь костяными сосцами Астис, в откровенности тебе не откажешь, — утирая губы, заметил Джориан. — Раз мы отсюда уходим, тарелки можно и не мыть. Скажи, где Ритос хранит лопату, я его закопаю, и питомца его тоже.

— На крю... на крюке в кузне справа от двери, пам... прям как войдешь, — язык у Ваноры заплетался. — Он б-был так... такой аккуратист, каждой штучке — свой крючок, — и горе бедолаге, что перепутает крючки!

— Отлично! Я этим займусь; а ты пока собери пожитки, — проговорил Джориан и вышел, прихватив свечку.

Вернувшись через полчаса, Джориан обнаружил, что Ванора, некрасиво раскинувшись, лежит на полу, подол ее задрался, а в двух шагах валяется опорожненный кубок. Чего только он не делал: звал ее, толкал, тряс за плечо, бил по щекам и плескал в лицо холодной водой. Ответом было пьяное мычание и пронзительный храп.

— Дура чертова, — проворчал Джориан. — У нас и так мало времени, чтоб опередить леших; надо же было тебе нахлестаться!

Некоторое время он предавался невеселым размышлениям. Бросить ее нельзя, он не знает дороги. Тащить на себе нет смысла...

Джориан махнул рукой, растянулся на лавке и укрылся медвежьей шкурой. Когда он очнулся, за окнами светало. Джориана разбудила Ванора: она жадно целовала его мокрыми слюнявыми губами, бурно дышала и теребила одежду.

С восходом солнца, заперев дом Ритоса и кузницу, они тронулись в путь. У Джориана на поясе висел меч Рандир, вложенный в ножны, которые он отыскал в комнате кузнеца. Еще он прихватил кинжал работы Ритоса: смертоносное оружие с широким коротким лезвием и специальной защелкой — чтобы вынуть кинжал из ножен, надо было сперва нажать на кнопку. Рукояткой служил незатейливый, без всяких украшений, свинцовый набалдашник. Если бы потребовалось оглушить врага, такой кинжал можно было запросто превратить в удобную дубинку, используя нерасчехленное лезвие как рукоятку.

На плече у Джориана болтался верный лук-самострел, а под рубахой была надета прочная кольчуга, также «позаимствованная» в доме Ритоса. Чувствуя себя силачом, которому ничего не стоит уложить слона ударом кулака, Джориан выпятил могучую грудь и проговорил:

— Придется потягаться с лешими. Может, они не скоро спохватятся, что кузнец запропастился. А пусть бы и так, мне без разницы.

Нагружая пожитками Ритосова ослика, Джориан во все горло распевал по-кортольски бравурную песню.

— Чего распелся? — взъелась Ванора. — Ты своим ревом всех леших в округе всполошишь.

— Я просто счастлив, и все дела. Счастлив, потому как встретил свою единственную любовь.

— Любовь! — презрительно фыркнула Ванора.

— Ты меня что, ни капельки не полюбила? Я вот, красотка, по уши в тебя втрескался. Да и ты, как говорится, отдалась мне безраздельно.

— Чушь собачья! Да мне просто приспичило от долгого воздержания, и вся любовь.

— Но, милка моя...

— Ты меня милкой не милуй! Я не про твою честь. Я всего лишь пьянчужка с ненасытной дыркой — заруби себе на носу.

— Ох, — только и сказал Джориан; приподнятого настроения как не бывало.

— Отвези меня в город да купи приличную одежку, а уж потом, коли охота, говори о любви — останавливать не буду.

Джориан вздохнул, его широкие плечи поникли.

— Ты не ведаешь, что творишь; ты сладкая булочка с медом, ты ничья, я должен тебя заслужить. Какой я дурак, что влюбился, хуже доктора Карадура, который доверился Ритосу. Да ничего не попишешь, провалиться мне на этом месте! Что ж, вознесем молитву Тио — и в путь.

Трактир Рюйса «Серебряный Дракон» притулился на задах Ратуши, в двух шагах от центральной площади города Оттомани. В главной распивочной стояли шесть столов и восемь лавок — по две к столу; сбоку находились две занавешенные ниши, которые служили кабинетами для приема знатных клиентов. Напротив входа располагалась Рюйсова стойка: мраморный прилавок с четырьмя большими отверстиями; каждое было плотно прикрыто круглой деревянной крышкой с ручкой. Изнутри к стойке крепились четыре бочки с дешевым пойлом: пивом, элем, белым и красным вином. Каждой бочке полагался свой черпак. Выпивка сортом повыше, разлитая по бутылкам, выстроилась на полке за спиной трактирщика.

Дверь слева от стойки, если смотреть от входа, вела на кухню; при случае, когда клиент заранее заказывал обед, там стряпала Рюйсова жена. Справа от стойки находилась лестница; по ней можно было подняться в одну общую и три отдельные спальни, которые трактирщик сдавал внаем. Сам Рюйс занимал четвертую. Масляные светильники заливали распивочную мягким желтоватым светом.