— Шутите?

— Какие шутки? Не хочу причинять боль семье. Пускай арестуют здесь.

— За что же вас арестовывать? Вы честный человек, хороший и нужный государству инженер.

Он кивнул вяло.

— Да–да! — говорит. — Честный и нужный, Русанов тоже был честный и нужный. И Сааков тоже… Они уже арестованы. Теперь, видимо, мой черед. А вы что тут? Тоже проверять нас?

Памятуя, что Сталин запретил мне, пока не приму дороги от Русанова, говорить, зачем я приехал, я сказал неопределенно, что, дескать, и проверка входит в мои обязанности. Западная дорога–то откатилась на последнее 45‑е место среди дорог Советского Союза.

Малинин опять покивал:

— А как же иначе, если все арестованы?

Вялость и безразличие, полная подавленность — такую реакцию на кампанию арестов, развернутую наркомом внутренних дел Ежовым, я встречал уже и на Омской, и на Южно — Уральской дорогах. Чтобы как–то встряхнуть Малинина и сделать его союзником в предстоящей борьбе за восстановление нормальной работы Западной дороги, я сказал, что как инспектор–ревизор встретился с похожей ситуацией на дорогах Сибири и Урала, что мне удалось отстоять Сергея Андреева и Николая Бодрова, на которых шпионоискатели уже завели дела.

— Я их обоих знаю. Порядочные люди, — сказал Малинин и опять погрузился в апатичное молчание.

Остаток ночи я провел в управлении дороги, в комнате отдыха, а едва проглянуло утро, позвонил начальнику политотдела дороги Курлыкину. Представился уполномоченным ЦК ВКП(б). Курлыкин тут же пришел, но полуторачасовой с ним разговор ничего дельного не дал. Курлыкин то ли не знал, как следует, обстановки, то ли сознательно избегал называть вещи своими именами, но кроме общих фраз о падении дисциплины, о недостатках в социалистическом соревновании, и т. д. и т. п., я от него не услышал. Единственно узнал поименно, кто из железнодорожного начальства и когда арестован. Оказалось, что почти все. Я должен принять дорогу, управление которой распалось.

Решаю срочно восполнить потери в управлении за счет квалифицированных кадров в Минске, Орше, Рославле и Вязьме. Многих хорошо знаю по прежней работе. Сажусь за телефон. Звоню. Начальники отделений везде отсутствуют. Где они? Ответы стандартные: «Такой–то у соседей». В Рославле удалось дозвониться до двоих товарищей: до начальника локомотивного депо Константина Засло- нова и начальника отделения движения Гусева. Оба сидят под домашним арестом. Оба знающие, энергичные специалисты. Возьму их в управление дороги руководить службой движения и паровозной службой. Предлагаю им это. И Заслонов, и Гусев согласились, но прибавили, что их не выпустят, и я должен сперва договориться с местным дорожным отделом НКВД.

Пришлось звонить в Рославльский дорожный отдел НКВД. Его начальник удивился, что уполномоченный ЦК ВКП(б) ходатайствует за подследственных. Потом что–то заподозрил. Пришлось применить последнее средство. Отправляя меня в Смоленск, Сталин предупредил, что, если возникнут трудности, я могу давать должностным лицам служебный телефон его секретаря Поскребышева. Этот совет я использовал. Услышав фамилию Поскребышева, рославльский начальник заторопился выполнить мою просьбу и сообщил, что немедленно отправит Заслонова и Гусева ко мне в служебном вагоне и с охраной.

В Вязьме я разыскал по телефону еще одного толкового специалиста, Валуева, начальника местного депо. Тоже предложил ему выехать в Смоленск. Он ответил сухо и зло:

— Вы, Ковалев, уже все для меня сделали. Исключили из партии, заточили в собственной квартире. Сижу и жду. Чего Вам еще?

Сперва я ничего не понял. Потом выяснилось, что Валуев принял меня за однофамильца Ковалева — начальника Вяземского отдела НКВД. Я объяснил Валуеву, кто я. Он сказал:

— Все равно тот Ковалев меня не выпустит. И повесил трубку телефона.

Пришлось мне связываться с «тем» Ковалевым, объясняться, дать телефон Поскребышева, что и решило дело. Ковалев выслал в Смоленск Вачуева под охраной чекиста.

В этих разговорах и переговорах прошло два дня. Звоню первому секретарю Смоленского обкома партии товарищу Савинову, прошу принять. Он принял тут же. Ему я сказал о постановлении Политбюро ЦК, о поручении Сталина в семь дней принять дорогу от Русанова. Я уже двое суток сижу в управлении дороги и не могу дознаться, где Русанов. Формально он под домашним арестом, но его нет ни дома, нигде.

— Я сам тут недавно, — сказал Савинов. — Столько дел, голова кругом идет. Правду сказать, до железной дороги еще не добрался. Слышал от Наседкина, что там разоблачена группа вредителей и диверсантов.

— Наседкин — это кто?

— Начальник управления НКВД по нашей дороге.

Я сказал Савинову, что арестован практически весь руководящий состав Западной дороги и здесь, в Смоленске, в управлении дороги, и в ее отделениях в Вязьме, Рославле, Орше, Минске. Таким образом, дорога полностью обезглавлена и по всем главным показателям скатилась на последнее место среди дорог страны. Некому спрашивать работу с подчиненных, некому за нее отвечать. Дисциплина резко упала. Поскольку дорогу мне принять не от кого, должен буду доложить в Центральный Комитет, что Смоленский обком пустил железнодорожное дело на самотек.

— Неприятный факт, но факт, — согласился Савинов. — Не смогли бы вы это же рассказать на бюро нашего обкома?

— Могу. Когда?

— А прямо сейчас, — сказал он и снял телефонную трубку.

Примерно час спустя все товарищи — члены бюро Смоленского

обкома собрались в кабинете первого секретаря. Савинов представил меня и дал слово. Я повторил то, что говорил Савинову. Прибавил, что случись сейчас военное нападение или другие чрезвычайные обстоятельства, наша главная стратегическая железная дорога с ними не совладает. Она просто встанет, и никакие окрики не помогут. Дорога обезглавлена, я вынужден ехать в Москву и доложить обстановку в Центральный Комитет партии.

Худой человек с мелкими чертами лица, одетый в военную гимнастерку без знаков различия, спросил:

— А нельзя ли упорядочить дела на дороге без Вашей поездки в Москву? С нашей помощью?

Савинов, который сидел со мной рядом, шепнул, что это Наседкин.

— Можно упорядочить, — ответил я Наседкину. — Но при условии, что вы освободите из–под домашнего ареста специалистов, которых я назову. Это первое. А второе — запретите арестовывать железнодорожников без моего ведома.

Наседкин произнес несколько общих фраз о классовом притаившемся враге, об империалистическом окружении, о бдительности… Правильные слова. Однако человек, их произносивший, причинил уже Западной дороге такие беды, которые вряд ли под силу даже притаившимся врагам. Сказать ему и другим членам бюро это открыто я не мог. Да, у меня была сильная позиция — постановление

Политбюро ЦК ВКП(б) и личное поручение Сталина. И все же я должен был соблюдать сугубую осторожность в словах и поступках. Иначе и делу не помог бы и себя поставил бы под угрозу ареста.

Из оговорок Наседкина я понял, что он тоже боится. Факты свидетельствовали, что пока так называемые вредители и диверсанты стояли во главе дороги, она действовала исправно. Как только Наседкин очистил ее от «врагов народа», дорога резко сдала. Если там, наверху, оценят эти факты, плохо придется уже самому Наседкину.

Пришлось мне опять брать слово. Подчеркнул, что развал на Западной дороге находится под контролем центра. Тяжелое положение, сложившееся на ней, должны выправлять люди, специалисты своего дела. Но Западная магистраль фактически обезглавлена, снова подчеркнул я, и кто же будет выполнять эту первоочередную задачу?

Словом, заседание бюро Смоленского обкома ВКП(б) во многом способствовало упорядочению обстановки на Западной дороге, включая и проблему кадров. Нам удалось всего за один год в корне изменить рабочую атмосферу и вывести магистраль из отстающих в передовые. Еще совсем недавно ее руководителей и рядовых тружеников во всю ругали на каждом совещании–заседании. А теперь эти люди стали получать премии за ударный труд, а десятки наших товарищей были удостоены орденов и медалей (в числе их я получил орден Ленина). Западная железная дорога стала энергичным и жизнедеятельным коллективом.