Харьюнпяа кивнул в сторону кухни.

— Об этом я и хочу дознаться у той женщины. Мужик подцепил ее в самом начале вечера, и они все время были вместе, и, когда это случилось, она тоже была здесь.

— Просто мне пришел в голову такой вариант. Хотя наоборот — логичнее.

В дверях буфета появился Кауранен с исписанным блокнотом в одной руке и карандашом в другой. От раздражения и досады в уголках губ у него залегли складки — после разговора с десятками свидетелей голова шла кругом. Из-за его спины выглядывал находящийся на дежурстве Тийликка.

— Хедман, наверно, выживет, — начал Кауранен. — Пуля прошла между грудью и кишечником. Врач…

— Господи! — вырвалось у Тийликки. — Точно на живодерне!

— …был уверен, что легкие не задеты и крупные сосуды, видимо, тоже. Внутренности — другое дело. Но если он везучий… Его доставили в больницу и сразу приступили к операции.

— Ты успел его допросить?

— Узнал только, что преступники ему незнакомы. Вернее, он утверждал…

— Почему это невинные вечно страдают больше всех? — сказал Тийликка. — Вот и тут — помер бы тот красавец, а этот остался бы жив. И следствие было бы коротким: цыган споткнулся о корягу, курок был взведен, и пистолет выстрелил.

— …что вообще никого не видел, они же никогда правду не скажут. Я успел собрать предварительные показания. Это Хедман, Фейя Ассер, торговец, живет на Козьей горе, переулок Мадетоя, два.

— Торговец, видите ли. Просто пьяница.

— А я, кажется, нашел одного очень важного свидетеля. Он сейчас здорово пьян, но Кандолин прихватил его и повез в Управление допрашивать. Этот мужик разговаривал с преступниками ровно за минуту до выстрелов. Они пытались ему зубы заговорить. Там что-то концы с концами не сходятся. Но свидетель видел их лицом к лицу.

— Тоже торговцы, а?

— Послушай, Тийликка… — Харьюнпяа встал перед Тийликкой, усилием воли он заставил себя оставаться спокойным, хотя внутри у него все клокотало и очень хотелось с кем-нибудь поругаться. — Тийликка, у меня там в кухне свидетельница, она плохо себя чувствует. Не посмотришь ли ты, чтобы с ней ничего не случилось? Ни о чем с ней не говори. Просто глаз не спускай, ты это умеешь. О’кей?

На лице Кауранена мелькнула едва заметная улыбка.

— Остальные потерпевшие — это те, кому достались синяки да ушибы, когда все одновременно ринулись к дверям, чтобы спрятаться в доме. Больше всех ушиблась та женщина, что у тебя на кухне. И свидетели… имен у меня до черта, а дельного — почти ничего. Один утверждает, что, кроме Фейи, на танцах был еще какой-то цыган, другой говорит — не было. Один говорит, что стреляли четверо, другой — что один. Пока единственный стоящий свидетель, пожалуй, только тот пьяный да еще офицер, который видел оружие. Он именно на него обратил внимание. А что здесь?

— Примерно то же самое. Надо бы поехать домой к Хедману и сообщить…

— Думаешь, надо? Там уже наверняка все известно. Они всегда все знают, у них своя, цыганская, почта.

— Может, у него и родных-то таких нет, которым это не безразлично, — вставил Кеттунен. — Они же то и дело меняют свое жилье и родных. Кто больше даст — тот и родственник. А если и есть настоящие, так они только обрадуются, что места стало больше и один попал в больницу на дармовые харчи.

— Пускай группа Тийликки съездит.

— Мы с Унски в цыганское логово вдвоем не сунемся, — крикнул Тийликка в дверь — он распахнул ее и крепко держался за скобу. — Придайте нам группу с собаками. Кроме того, у нас за весь вечер ни одной передышки не было. Сначала сходим кофе попьем.

Харьюнпяа закрыл дверь.

— Теперь пора осмотреть эту личность, — сказал Турман. — Поможет кто-нибудь?

Все, даже Харьюнпяа, хотя его в кухне ждала свидетельница, подошли к покойному. Харьюнпяа казалось, что так лучше, ожидание ей полезно, может быть, она успокоится и сама расскажет о таких вещах, о которых он, пожалуй, не догадался бы спросить. Харьюнпяа не наклонился над трупом, а встал чуть поодаль; он пришел на дежурство после долгого отсутствия — был в отпуске: сначала в отцовском — после рождения дочери, потом — в очередном. Сейчас он чувствовал себя здесь несколько посторонним; смотрел на Кауранена, Кеттунена и Турмана, с удивлением обнаруживая, что и он точно такой же, как они, такое же невыразительное лицо, так же автоматически действует, то же говорит.

— Отойдите…

— Отодвинь стул, Кеттунен.

— За рукав, берись за рукав.

— Вот та-ак…

Они перевернули покойного на спину.

Мужчине было под сорок, он начинал лысеть. Загнутые вверх усы, почти такие же, как у Тийликки, и очки с толстыми стеклами, одна дужка сползла с уха, и очки сдвинулись на лоб. Пестрая летняя рубашка, куртка и коричневые брюки. Лицо какое-то помятое и дряблое — может быть, из-за крови, перепачкавшей его до неузнаваемости. Турман вытащил из кармана убитого бумажник. Дверь в танцевальный зал вдруг резко распахнулась.

— Ребята, хорошие новости!

Вошел Меэттянен, дежурный комиссар полиции порядка.

Меэттянен был уже почти пенсионного возраста, но, несмотря на это, сохранял военную выправку — вот и теперь он стоял, соединив пятки и выставив вперед подбородок, но, заметив убитого и кровь, отвернулся и, шевельнув губами, точно сплюнув, выдохнул:

— Ух, дьявольщина… — Потом кашлянул и повторил: — Ребята, хорошие новости! Стрелявших задержали.

— Врешь! Где?

— Недалеко от спортклуба. Группа Каллио схватила их по приметам. Они пытались сопротивляться — тут наши парни окончательно убедились — ага…

— Оружие при них было?

— Нет. Но долго ли от него отделаться?..

— А приметы полностью совпадают?

— Ну… Группа, во всяком случае, сообщила, что оба — темномордые, лет за двадцать, оба одеты аккуратно, в черные костюмы, под пиджаками свитеры… У одного вдобавок на большом пальце свежая ссадина, какую курок пистолета оставляет на неопытной руке.

На минуту воцарилось общее молчание — все уставились на Меэттянена, которому трудно было сдержать рвущуюся к губам улыбку.

— Тогда дело ясно как день, — выдохнул наконец Турман, и тут все одновременно поняли, что следует делать.

— Сейчас же в Управление и в камеру…

— Немедленно взять у обоих отпечатки пальцев с остатками пороховой копоти!

— Мордой вниз обоих типов, в тюремную одежду и в разные камеры…

— Наконец-то…

Меэттянен явно ободрился, отошел от двери и даже не пытался больше скрывать улыбку — он оказался победителем, и можно было забыть, что они относятся к «разным командам».

— Не поверите, ребята… Меня тут недавно холодный пот прошиб. Пришло сообщение, что откуда-то со стороны Глинянки послышались выстрелы — или выстрел. Я уж подумал… Но ничего там не нашлось. Это, видно, выхлопная труба или еще что-то. Сегодня просто настоящая война…

— Вот тебе и на. — Голос Турмана прозвучал растерянно — а он был не из тех, кто легко теряется. С разинутым ртом он глядел на вытащенные из бумажника покойного водительские права, точно это было какое-то диковинное животное, потом посмотрел на Харьюнпяа, на Кеттунена и Кауранена, посмотрел так, будто ждал объяснения, и под конец уставился на вытянутое на полу тело, словно ждал, что оно ему что-то скажет. — Это же Рейно Асикайнен.

— Кто?

— Какого черта?..

— Асикайнен?

— Так и есть — у него и усы такие же.

— Какой Асикайнен?

— Ну, Рейно. Рейска. Репэ. Да что вы, черти, не помните?

— Это наш…

— Полицейский?

— Господи. Полицейский… лежит тут, убитый… в крови…

Все остолбенели — точно комната наполнилась запахом какого-то вещества, которое заставило всех задержать дыхание; по лицам было видно, что все думают об одном и том же — что и они находились в опасности и спаслись только случайно. Каждый увидел, как он лежит на полу — с запекшейся кровью на губах и в глазницах, а вокруг стоят сослуживцы.

Наконец Кеттунен закричал срывающимся голосом:

— Здесь убитый полицейский!

— Рейно убит!