Ленсман поспешил вставить:

— Да, дело обстоит именно так. — Говоря подчеркнуто официально и адресуя слова своему помощнику, Пармалахти продолжал: — Покажите-ка, констебль… это.

Младший констебль Кари Куннас вскрыл привезенный с собой пакет, в котором находился канат. Он был изготовлен из искусственного волокна, причем одна из вплетенных в него нитей была красной. Следя за вскрытием пакета, Пармалахти вдруг вспомнил, что во времена парусного флота британские корабли оснащались канатами, в которые всегда вплеталась одна такая нить. Отсюда и выражение: «Найти красную нить». Правда, оно употреблялось при раскрытии преступлений. Сейчас же речь шла о явном самоубийстве, и ленсман признал официально:

— Ваша племянница Элиза повесилась вот на этом канате. Знаком ли он вам?

Когда Куннас опустил канат на стол, сидевшая за ним Хелина отпрянула назад так, как будто перед ней бросили змею. И все же она заставила себя взглянуть на него и ответила почти незамедлительно:

— Кажется, знаком. — Показывая пальцем на то место, где на канате обозначилось примерно двухсантиметровое коричневое пятно, она дополнила: — Помню и это пятно. Я пролила сюда невзначай каплю машинного масла. Это буксировочный канат из комплекта автомобильных принадлежностей. Но он надрезан с обеих сторон. Отсечены прицепные крюки. И дополнительно на канате появилось… этот узел, удавка… — Разглядывая неприязненно канат и не касаясь его, Хелина добавила: — Но этого каната не было в автомобиле. В последний раз я видела его висевшим на стене сарая. Наверное, там его сейчас нет…

— Очевидно, — кивнул ленсман. — Можно взглянуть и на то место. Но уже сейчас дело представляется ясным. Так что, Куннас…

Жест ленсмана носил характер приказа. Подчиняясь ему, констебль замотал канат и сунул обратно в пакет. Затем он положил его на скамейку, стоявшую у двери. Когда неприятная вещь исчезла из поля зрения, Хелина Поррас вздохнула и сказала:

— Фу, как это ужасно.

Раздался звук открываемого ридикюля. Селма вынула из него платок и промокнула глаза. Обращаясь к ней, Хелина сказала:

— Присядь и ты. И вы, конечно, ленсман. Ой, ой… как это все глупо… не знаю, что говорить и что делать.

Ленсман присел.

Покашливая, он сказал:

— Все это чрезвычайно грустно… весьма обременительно. Но нам необходимо немного побеседовать. Ничего не поделаешь.

Заключение было оформлено двумя днями позже. На совещании в кабинете ленсмана присутствовали кроме Эйно Пармалахти старший констебль Ристо Паяла и младший констебль Кари Куннас.

Все полицейские силы волости.

За исключением констебля Юрки Илола. Он находился в отпуске. О нем, однако, сразу же зашла речь, едва ленсман успел открыть совещание словами:

— В свете проведенного расследования следует заметить, что девушка была немного странной.

— Вот именно, — сердито буркнул констебль Куннас, — уж если завела шашни с нашим Илола…

Рот ленсмана остался открытым.

Когда минуту спустя он вспомнил, что рот следует закрыть, его губы вытянулись в строгую линию. И он уставился на бородатого молодого человека.

Это было для него полной неожиданностью.

В это самое время старший констебль Ристо Паяла внимательно наблюдал за мухой, колотившейся о стекло оконной рамы. Она была удивительно большой. Настоящая лошадиная или трупная муха. Жужжание было настолько сильным, что вызывало досаду. Паяла поднялся и пошел открыть окно. Выпустив муху, Паяла оставил половину приоткрытой.

— Как так? — спросил ленсман.

Младший констебль Кари Куннас неловко задвигался. Улыбка сошла с его лица. Ответ последовал вперемешку с покашливанием:

— Это была… шутка.

— Вот как! — откликнулся ленсман. — Нашел время для шуток. Об одной из подобных я прочел в газете сегодня утром. Президент США Рональд Рейган перед выступлением по радио, пробуя голос… так, развлечения ради, сказал… что скоро припрет Россию к стенке.

Констебль Куннас ответил не сразу. Он тоже читал эту газету. Но так как ленсман не спускал с него глаз, пришлось ответить:

— Их видели… на танцах и вообще… как Элиза Поррас сидела в автомобиле Илола.

— Ты считаешь, что они проводят вместе время?

Заметив, что употребил не ту временную форму, Пармалахти поправился:

— Я имею в виду — проводили?

Кари Куннас погладил бороду и отвел взгляд.

— Да… Но как на это посмотреть. Они встречались… как говорят… весной. Я же тогда был в отпуске… когда приключилось это происшествие с сапожником Тойвиайненом. Оттуда, видно, все и пошло.

— И это, по твоему мнению, странно?

Затылок у Куннаса побагровел. Выходя из терпения, едва сдерживаясь, он пробормотал:

— Не нужно… придираться к словам.

В разговор вмешался старший констебль Паяла. Не торопясь, он сказал:

— В этом есть доля правды. Потому-то я и вздохнул с облегчением, что Илола не было на месте, когда мы вынимали девушку из петли.

Короткие, толстые пальцы ленсмана стали постукивать по столу. С минуту он пребывал в молчании. Затем сказал сухо:

— Вот как. Только этого еще не хватало.

Перед ленсманом лежала кипа бумаг. Все они касались проводимого расследования. Им руководил Пармалахти, а поскольку в нем принимали участие трое полицейских, все обстоятельства дела были хорошо известны всем троим.

Продолжив совещание, Пармалахти повторил вводную часть:

— Давайте не выходить за рамки дела. Предваряя наше совещание, я упомянул, что Элиза Поррас была в какой-то степени странной, под этим я имел в виду одно-единственное обстоятельство. У нее было обыкновение постоянно посещать то место у дерева, на котором повесилась ее мать лет двадцать тому назад. Это было… во всяком случае, так считает доктор Кристианссон… своеобразной навязчивой идеей.

Паяла и Куннас промолчали.

Выдвинув нижнюю губу вперед, Пармалахти продолжал:

— Эти медицинские умствования так дьявольски запутанны, что нормальному человеку трудно определенно сказать «да» или «нет». Во всяком случае… если я правильно понял Кристианссона… навязчивая идея может обратиться в такое состояние, когда человек желает идентифицироваться со своим идеалом… слиться с его судьбой… выкинуть вслед за ним тот же самый фортель.

Паяла и Куннас продолжали хранить молчание. Ленсман взглянул на ногти своих пальцев, похожих на сардельки. Выбравшись из дебрей научно-медицинских догматов, он почувствовал себя бодрее и сказал:

— Правда, совместное заявление по этому вопросу теток покойной, Хелины и Селмы Поррас, говорит об ином. Согласно ему, в характере и поведении их племянницы никогда не наблюдалось признаков, которые говорили бы о том, что она помышляет о самоубийстве.

Старший констебль Паяла, хранивший до сих пор молчание, включился в разговор:

— Именно так. И прежде всего, мне кажется, нужно принять во внимание рассказ Хелены Мякеля. Хотя она уже стара и ограничена в движениях, ум ее продолжает оставаться ясным.

Пармалахти согласился:

— У меня точно такое же мнение. О ней никак не скажешь — старый склеротик. Как свидетель, она заслуживает полного доверия.

— Она рассказала, что в тот трагический день в поведении Элизы не было ничего необычного.

— Точно.

— Наоборот, Элиза пребывала в полном душевном равновесии. В добром расположении духа и даже приподнятом настроении.

— Точно, — согласился Пармалахти. — Только следует уточнить, что, когда девушка упомянула о розах, которые она намеревалась отнести к месту смерти матери… она погрустнела.

— Разве это неестественно?

— Пожалуй.

— Вряд ли такая прогулка доставит кому-нибудь удовольствие!

— Нет, конечно, — заметил Пармалахти. — И меньше всего дочери, которая направляется почтить память своей матери, погибшей так трагически. Но от этого еще огромный шаг до того, чтобы… черт подери… чтобы накинуть веревку себе на шею.

Послышался шумный выдох. Он вырвался из носа констебля Кари Куннаса. Нос у него был слишком большим. Очевидно, именно поэтому Куннас отрастил усы и клином бороду, чтобы отвести внимание от этой досадной частности.