— А что толку? Тюрьма белобрысых… Разве это наказание? Отсиживался там в безопасности. Для такого может быть только одно наказание…

— Но он умер…

— В постели. От страха. Он был трус — ты же знаешь, что он ударил Кюести сбоку, так что тот не успел защититься. И Фейя такой же, как его отец, — тоже убийца.

— Да… хотя он и не сам… но все-таки его отец…

Онни остановился и схватил Вяйнё за локоть.

— Ты вспомни Кюести! — почти крикнул он, и лоб его прорезали морщины. — Как он лежал на остановке автобуса, на грязной, затоптанной ногами остановке. Из груди била фонтаном кровь, прямо из сердца…

— Молчи, Онни! — выдохнул Вяйнё и почувствовал, как дрожит рука Онни; она так сжала его локоть, что стало больно.

— Рууса пыталась его поднять, да где ей, с ее-то силами… А белобрысые советуют: оставь, он же мертвый… Что они понимают — вот так, на земле! А один еще и смеется — мол, так и надо, поубивайте друг друга, по крайней мере избавимся от вас, нечистей. И это сделал Манне! А Фейя, сынок его, теперь танцует! Дьявольское отродье, он же убийца!

Лицо Онни, искаженное болью, стало совсем серым. Он утирал глаза рукавом, и Вяйнё пришлось отвести взгляд.

Он подумал об отце. Тогда Вяйнё был еще совсем маленьким, лет четырех-пяти, и произошло это не при нем. Он помнил отца только по рассказам, хотя его одежду он хорошо себе представлял. Вернувшись из морга, Рууса принесла ее с собой, бросила во дворе, облила бензином и подожгла. Соседи вызвали пожарную команду, одежду залили водой и разложили для просушки по всему двору. Но, даже обгорелая, она все-таки была одеждой Кюести, его отца. Рууса умоляла, чтобы ей позволили все сжечь, в конце концов она совсем обезумела, стала кричать и рухнула на землю. Там ее плоскостопые и подобрали. Неделю продержали взаперти, боялись, что она надумала самосожжение. В ратуше за костер ее оштрафовали.

— «Гаспар Арицага Эйбар», — беззвучно шепнул Вяйнё.

Лесок кончился, пошел редкий кустарник. Трава у танцевального зала была вытоптана. Подвешенный к карнизу прожектор освещал двор, образуя яркий круг. Приятели заткнули оружие за пояс и остановились у края освещенного двора: тут, казалось, было безопасно — они видели все, что происходит во дворе, но сами оставались в тени.

Здание с танцевальным залом было белое и высокое, как дом общины в любой деревне. Из распахнутых окон, помимо музыки, слышалось шарканье танцующих ног и какой-то неясный гул.

Входная дверь находилась посреди фасада, но лестницу к ней пристроили так, что она вела к торцу дома. На лестнице стояли курильщики. Один был в брюках с галунами, как у швейцара.

Справа примостились низкие строения — гаражи или кладовки; последнее, покрашенное в красный цвет, — уборная. К забору были прикреплены мишени, желающие могли пострелять по ним из духовых ружей. На маленьком столике находились призы: стеклянные вазочки, карманные фонарики, гипсовая овчарка.

Как обычно на танцах, многие бесцельно бродили взад и вперед. Всё белобрысые. Ни одного цыгана.

Вяйнё показалось, что на них все смотрят, но на самом деле взгляды в их сторону бросал только какой-то один пьянчужка. Вяйнё дышал лихорадочно, он так крепко сжал спрятанный за спиной пистолет, что шероховатая поверхность оружия впилась в ладонь.

— Может, он уже ушел, — сказал Вяйнё тихо.

— Нет… Еще тут. Сейчас музыканты кончат, начнутся танцы под пластинки, тогда он выйдет.

— Вон тот, деревенский, следит за нами.

— Я усек. Не гляди в его сторону — он и не подойдет.

Вяйнё наклонил голову и попытался вслушаться в мелодию танго, это то самое, которое приятно слушать с закрытыми глазами, то, где за безбрежным морем раскинулась совсем другая, непохожая на эту страна. Но танго подходило к концу. Фейя должен скоро показаться. И тогда надо будет стрелять. А пьяная деревенщина по-прежнему не отрываясь глазеет на них. Теперь он и вовсе к ним направился.

— Что делать, Онни? Убежим?

— Нет. Останемся на месте. И разделаемся с Фейей.

Пьяный подошел ближе. Он старался ступать твердо, как все пьяные, но шаги были неверные, он чуть не упал, споткнувшись о корень; физиономия красная, на руке болтается пиджак, ширинка расстегнута.

Вяйнё так прикусил щеку, что почувствовал во рту вкус крови. Господи, до чего же ему хотелось все бросить и убежать! Вместе с тем он чувствовал отвращение, почти злобу, он знал, чего этот тип от них хочет, эти грязные навозники всегда хотят одного и того же, они назойливы, как мухи, садящиеся на падаль. Сразу видно, что это за дурачье. Впрочем, кто не подозревает в глупости другого, сам глуп. Так всегда говорил Севери, если Рууса осмеливалась пилить его.

Танго оборвалось неожиданно, точно вовсе и не звучало. Стоявшие на лестнице парни спустились вниз и рассыпались по двору. Дежурный открыл обе половинки двери.

Перед ними возник пьяный, он тяжело качался, словно мешок, наполненный водой.

— Хай! — сказал он.

Вечно они говорят «хай!». Думают, что к ним надо так обращаться. Вяйнё смотрел мимо парня, будто того и не было. Потом вдруг подумал: а не заставить ли Фейю сначала их увидеть. У него тоже, конечно, с собой пушка. Рот Вяйнё приоткрылся, сердце забилось сильнее. На лестницу высыпала толпа молодежи. Вяйнё вытянул шею, но не видел пока того, кого искал. И хотя он не смотрел на Онни, но сразу почувствовал в нем перемену — теперь это тот самый Онни, каким он всегда был для белобрысых.

— Хай, это ты! — радостно воскликнул Онни, потом понизил голос и таинственно шепнул: — Тебе, наверно, бутылку?

— Именно это нашему брату и требуется… Я сразу смекнул, чего вы тут торчите… Я с цыганами всегда дружил… Так что открывай лавочку, покупатель пришел стоящий.

— Послушай-ка, начальник… — Онни взял пьяного за плечи, наклонился к нему и шепнул в самое ухо: — Ты верно угадал, я сразу смекнул: ты парень что надо. Но я поленился захватить товар с собой. Иди вон туда, вдоль дома, потом заверни за угол. Дорогу знаешь? Свернешь направо. Дойдешь до сарая…

Вяйнё едва перевел дух — на лестнице мелькнули черные волосы. Потом показался весь человек. Это был Фейя. Ошибки быть не могло — горбатый нос, как у всех в их семействе. Вяйнё испуганно попятился…

— Онни!

— …и постучишь в дверь, если без этого не откроют. Там наш приятель, он тебе продаст, сколько захочешь. — Онни засмеялся, взял парня за плечи, повернул кругом и слегка подтолкнул в сторону двора. — Только поторопись! — крикнул он еще вслед. — Он может скоро расторговаться!

Фейя стоял на нижней ступеньке. Он отирал лоб белым платком, на ногах у него были сапоги из хорошей блестящей кожи. Он не сошел в сторону тира, как многие, а направился прямо к ним. Потом остановился и повернулся спиной. Вот он достал из кармана сигареты, протянул стоявшему рядом белобрысому, но тот не взял, вытащил свои и что-то недружелюбно буркнул.

Онни выхватил из-за пояса пистолет. Казалось, он смеется, но глаза были как два холодных лезвия. Рука вытянулась прямо вперед.

Вяйнё тоже вытащил руку из-за спины. Он все время искоса следил, что делается во дворе, ему показалось, что в глубине двора появился и второй цыган, моложе Фейи, почти мальчик; не успел он приглядеться, как пьяный деревенщина наткнулся на умывальник перед уборной, и бумажные полотенца разлетелись по воздуху, какая-то девушка взвизгнула, парни стали сквернословить.

— Фейя! — крикнул Онни. Он хотел, чтобы Фейя увидел и понял, за что́.

Фейя быстро обернулся, сигарета выпала из его пальцев, рот открылся, словно он хотел крикнуть, а рука поползла в карман. Пистолет Онни звонко взвизгнул: риу! В воздухе вспыхнули желтые искры, показался дым, куда-то улетела гильза. Вяйнё понял, что он тоже должен выстрелить, рука его направилась туда же, куда была вытянута рука Онни, и он нажал курок. Выстрел прогремел мощно, как взрыв, волна от него ударила в стену и откатилась во двор.

Онни уже бежал к лесу, кусты на его пути трещали, мелькали белые манжеты рубашки. Вяйнё тоже бросился за ним, но успел заметить через плечо, что кто-то лежит на земле, а остальные рассыпались по двору, потом разом закричали — казалось, что кричит одно могучее животное, логово которого разворошили копьем.