— Баловство! — перебил майор. — Единственное, в чем они нуждаются, — это в дисциплине. У них и так уже и рабочие советы, и доверенные лица, какие-то дурацкие представители… Да что ты дрожишь, Анникка?! Ты больна? Ты еще с того вечера никак в себя не придешь!

— Я… я, наверно, простудилась, — проговорила та, опустив голову. — Тогда еще. Я тоже шла пешком. И только легла, когда ты вернулся.

— Если ты больна, ложись в постель и выпей лекарство, — сердито сказал майор. — Ты здесь не нужна.

Барышня Мелконен, бледная как полотно, поднялась, опираясь на спинку стула.

— Простите, — пролепетала она, — я в самом деле пойду. У м-меня т-температура…

И она вышла из комнаты прежде, чем мы успели удержать ее. Ее скорбное лицо выражало такую неизбывную вину, что… что я опять вспомнил трепыхавшуюся подстреленную ворону с ее сломанными крыльями и перьями, вымазанными кровью. Анникка Мелконен чем-то напоминала эту ворону. Может быть, своим темно-серым платьем…

— Чертовски все изнеженные, — проворчал майор себе под нос. — Нет, от женщин толку не добьешься. Ходит на поводу у своего братца, как комнатная собачка. Конечно, великий человек!.. Что ж, господа, вы удовлетворены?

Но Палму продолжал безмятежно сидеть. Как ни в чем не бывало он откашлялся и степенно проговорил:

— Мы надеялись застать вас, майор, в вашей хельсинкской квартире. И имели удовольствие побеседовать с вашей экономкой.

Майор насторожился, лицо его застыло.

— И что же? — осведомился он.

— Госпожа Хартола придерживается того мнения, что ваша жена не совершала самоубийства.

Палму смотрел в пол и теребил трубку. Лицо майора мгновенно изменилось. Он улыбнулся. Конечно, это была холодная улыбка. Он вынул из кармана трубку и жестяную коробочку с мелким английским табаком.

— Отведайте, — учтиво предложил он Палму, подымаясь и протягивая ему коробочку. — Или вы предпочитаете сигары?

Он нажал на звонок в стене. Потом открыл ящик с сигарами и предложил Палму, Кокки и мне. Именно в таком порядке. В дверях возникла горничная с испуганным лицом и присела. В черном платье, белом переднике, даже с белой наколкой в волосах! Как в старину.

— Чаю! — распорядился майор.

Девушка снова присела и исчезла. Майор решил вернуться к предмету разговора.

— Так-так, госпожа Хартола, — повторил он, растягивая слова. — Думаю, вы удивились, почему я столь долго терпел эту алкоголичку. Дело в том, что она ухаживала за Майре в тяжелые дни. Я даже чувствую себя несколько виноватым перед ней: это Майре пристрастила ее к вину. Она была неотвязна в таких случаях. Госпожа Хартола приехала из Соединенных Штатов не так давно, но, видимо, почва оказалась благодатной. Вы, несомненно, заметили, что она уже законченная алкоголичка. К счастью, мне удалось найти ей новое место, так что мы сможем пристойно расстаться.

— Как же, место в Южной Америке, — заметил Палму.

— Перемена климата пойдет ей на пользу, — твердо сказал майор. — И продолжительное морское путешествие… Так что же она болтала?

— Она намекала, что смерть госпожи Ваденблик — следствие не самоубийства, — Палму был медлителен, как никогда, — но несчастного случая.

Показалось мне или майор действительно облегченно перевел дух?

— Никакого несчастного случая. Ведь на допросах все было выяснено. Она это сделала в порыве гнева, злости. Хотела мне навредить. Как маленькая девочка, которая грозится сделать черт знает что… Майре так и не выросла. И не поняла, что значит жить на своей земле. В своем родовом имении.

Майор набил и зажег трубку и обвел ею вокруг — не только стены, увешанные памятными вещами, рогами и оружием, но и все свои обширные владения, с глухими лесами и сохранившимся феодальным укладом, если вы понимаете, что я хочу сказать. Голосом человека, много страдавшего, но научившегося терпеть, он продолжал:

— Для нее все это не имело цены. Она не могла здесь находиться, хотя врач советовал ей пожить на природе, простой жизнью, говорил, что ей это будет полезно. Но Майре больше нравилось по две недели лежать в больнице и лечить нервы. Нервы! Нервы были ни при чем, обычное похмелье. Соответственный уход и лекарства: морфий, снотворное, черт бы их побрал!.. Простите меня за грубые выражения, — горько сказал он, — но я привык, на войне… а с этой женщиной у меня действительно была адская жизнь. Только здесь, в имении, я и мог скрываться. Вместе с сыном. Я мог бы найти себе занятие в Хельсинки, но я предпочитал тихо жить здесь, а не принимать гостей и наблюдать, как она спивается.

— Госпожа Хартола упомянула, что вы — гм — очень сурово обращались со своей супругой, — негромко заметил Палму.

Майор посмотрел на него с неподдельным удивлением.

— Майре была моей женой. А я — ее мужем!

На это трудно было возразить. Даже Палму, видно, поперхнулся. А майор обвел нас взглядом, полным искренней жалости:

— Вы не понимаете: Майре была из тех женщин, которых нужно пороть. Она нуждалась в дисциплине, в строгой руке. Почему, вы думаете, она вышла за меня замуж? Она надеялась, что хоть таким образом спасется. Но алкоголь делал ее невменяемой. Потом, протрезвев, она становилась покорной, умоляла, просила прощения. Это я, я больше не мог. — Он пожал плечами. Разговор закончился в его пользу. Он высказался. И теперь бодро встал. — До чая еще есть время, — заметил он. — Как вы смотрите на то, чтобы немного пройтись, пока нам поджаривают хлеб на английский манер — я люблю такой! Я охотно покажу вам свои владения. Я сам собирался сходить на свое строительство, к Орлиному гнезду. До сумерек. Посмотреть, затвердел ли бетон. Мы буквально вчера заложили фундамент. И замуровали в него наши семейные документы, согласно традиции. Поэтому я так и торопился вернуться из города.

Майор Ваденблик выглядел совершенно другим человеком. Его лицо выражало живой интерес и неподдельное радушие. Он был владельцем замка, а мы его гостями. Разумеется, отказать хозяину нельзя.

И мы отправились. Майор продемонстрировал нам хлев и конюшню, к счастью, только снаружи. Обе постройки были новехонькие и оборудованы по последнему слову техники. Потом силосные башни и навозохранилище. Денег сюда было вложено уйма. Потом мы взбирались на прибрежный утес, вдоль только недавно проложенной дороги. Майор с удовольствием рассказывал:

— Едва ли вы можете себе представить, сколько приходится платить, если хочешь создать первоклассное хозяйство. Строительство, дренаж, оборудование… Приличных рабочих днем с огнем не сыщешь. Поместье я получил разваленное, разграбленное государством, с вырубленными лесами, заложенной землей и всем, что на ней находится. Теперь я постепенно прикупаю землю, как только представляется возможность. Трудно поверить, но когда-то границы этих владений совпадали с границами волости. Но крестьяне, эти старики, не хотят продавать! Сидят в своих малахаях и брюзжат. Ничего, у меня на них управа найдется!

Он легко шел вверх, ничуть не задыхаясь. Палму пыхтел, останавливался, чтобы отдышаться, и держался за колено. Майор презрительно поглядывал на него. С крутого склона открывался великолепный вид на море. Ближе к берегу несколько диких островов, дальше скалистые островки, а еще дальше, насколько хватало глаз, открытое море, окрашенное заходящим солнцем. Наверху ветер дул немилосердно. Море сердито гнало увенчанные барашками волны прямо на прибрежные камни.

Майор любовно указал на точку повыше — там был заложен фундамент его Орлиного гнезда, его крепости. Бетон уже подсох и посветлел, приготовленный тес лежал на месте.

— Я сначала думал о необработанном граните, — с сожалением в голосе сказал майор. — Как стены в Свеаборге. Но выходило очень дорого, так что дом будет деревянным. Врубимся в скалу, чтобы никакие бури не снесли. Зато семейные документы мы уже вмуровали в фундамент… Смотрите здесь под ноги! Осторожнее, тут скользкая тропинка.

Он повел нас по глубокой расселине, откуда крутая тропинка и вековые каменные ступени вели вниз, спускаясь метров на десять, к плоскому выступу. Внизу, головокружительно далеко, бились об острые камни волны. Ветер сдул мою шляпу. Палму не решился подходить к краю и стоял у самой скалы, укрываясь от ветра и обеими руками держась за надежную опору.