Колокольня зиждилась медленно, но основательно. Никто не знал, во сколько ярусов замыслил ее протопоп.

Престарелый Вальберх умер, утешаясь, что он умрет, а голландская игла не затупится.

На смену Вальберху прибыл в Темьян новый городничий. Толстопятов, из аракчеевских ранних слётышей. Он обозрел город, взлез на каланчу, собственноручно заушил на ней задремавшего стрегúя, оглянул вóроновым оком Темьян и заметил сподвижнику, сопровождавшему его на каланчу:

— Порядка не вижу.

Порядка, действительно, не было: птицы летели над городом в беспорядке; дым из труб, несмотря на былые Вальберховы приказы, не признавал никакого порядка: шел и толстый, и тонкий, валил и клубами, и хлопьями, и даже грязной метлой шел по небу; облака вразброд бороздили небо; по улицам возы ехали, прохожие шли все куда попало: один — вправо, другой — влево, а весело выходившие из особых зданий люди шли сразу и вправо, и влево, и прямо, и назад, и на ногах, и ползком. Порядку не было нигде.

Глянул слеток поближе к каланче и опять не увидал порядка: звонили к вечерне с деревянной звонницы, а недостроенная колокольня высилась огромной беспорядочной кучей кирпича и бревен. Угрюмый слез с каланчи аракчеевец и, посетив протопопа Доната, осведомился, указывая на колокольню:

— Когда предвидится окончание оного здания?

Донат, уже ветхий денми, но не разумением и словом, отвечал:

— Оное здание есть колокольня. Конца же ей пока не предвидится.

— Почему? — отрезал городничий.

— Потому, — отвечал протопоп, — что она высоты еще недостаточной.

— Разве достигнутая высота, — городничий указал рукой на высокие ярусы колокольни, — недостаточна еще для цели, для коей предназначено оное здание?

— Недостаточна, — твердо отклонил протопоп. — Ибо для сей цели недостаточна никакая высота, потому что цель сия — славить Высочайшую Высотý Высóт.

Городничий покраснел и, помолчав, сказал:

— А я полагал целью — повесить колокола и звонить.

Протопоп ответил легким наклонением седовласой главы:

— Сие то же, но сказанное языком повседневного речения, с применением смысла к разуму простецов.

Городничий встал и щелкнул шпорами:

— Честь имею кланяться.

Протопоп отвечал:

— Взаимно имею честь благодарить за посещение.

Протопоп Донат продолжал медленно вести постройку. Через полгода он получил письменный вопрос от городничего:

— Когда будет закончена постройка возводимого им здания, ибо вид беспорядка, производимого оною постройкою на главнейшей площади города Темьяна, далее не может быть терпимым начальством сего города?

Протопоп отвечал на листке бумаги:

— Когда высота строимого будет найдена достаточною.

И продолжал строить.

Когда возведен был третий ярус, колокольня сравнялась высотой с каланчою.

Городничий вновь «вопросил протопопа», как сказано в темьянской соборной летописи, «признает ли он достигнутую высоту довольной для завершения всего здания?» Протопоп Донат, уже склонявшийся к концу дней, отвечал городничему со смирением, что завершение строения, как и все на свете, как и самая жизнь городничего и его самого, недостойного протопопа Доната, находится всецело в воле Божией. А кто дерзнет утверждать, что ему ведома воля Божия?

Протопоп говорил это городничему, лежа больной, с горчичниками у поясницы, и повторил, вздохнув:

— Все в воле Божией.

Городничий ничего не ответил, хлопнул дверью и вышел из протопопова дома с красным лицом.

Протопоп, вынув из-под подушки деньги и тщательно их пересчитав, позвал подрядчика и велел завтра же приступать к закладке четвертого яруса. Он помышлял и о пятом с часами. Над пятым должен был воссиять российский купол золотой толстой луковицей, а не испитой тощий голландский шпиль.

Протопоп закрывал глаза и видел уже, как золотой крест, водруженный на слепительно-золотой луковице, как жар, горит над Темьяном.

Но надеждам его не суждено было сбыться. К нему опять явился городничий, но в горницу не вошел, а остановился на пороге и, погрозив огромным пальцем, произнес «гласом неподобным» (см. «Соборную летопись»):

— Прекрати, протопоп!

— Не прекращу! — возвысил слабеющий голос протопоп, приподнимаясь с постели. — Пою Богу моему, дóндеже есмь.

— Пой, а строить прекрати! — рыкнул городничий на протопопа. — Не колокольню строишь, а свою гордыню вавилонскую. Хочешь возвыситься над законною властью.

(Себя ли разумел городничий под этой властью или каланчу, поруганную возрастающею в своей высоте колокольнею, — это осталось неизвестным: «Соборная летопись», мой главный источник для данной главы, об этом умалчивает.)

— Строю Господу Высот и Царю Царей, — воскликнул протопоп, подняв руку и указуя ею на угол с образами. — Не тебе судить, квартальный.

Городничий показал протопопу кулак в белой замшевой перчатке и удалился.

Больше он не являлся к протопопу. Он только призвал к себе подрядчика и сказал, что скрутит его не в один, а в два бараньих рога, а бычьим перекрутит, если он сейчас же не снимет всех рабочих с протопоповой стройки.

Наутро протопопу донесли, что каменщики все до одного исчезли со стройки. Сколько протопоп ни звал к себе подрядчика, он всегда оказывался в нéтях. На треть выведенный четвертый ярус сиротливо протягивал к небу свои недовершенные столпы.

Прошла неделя, друга, третья. Полили дожди. Стройка стояла. Прошел месяц, другой. Наступила осень. Колокольня не двигалась вверх. Тогда протопоп Донат, прикованный болезнью к постели, преодолел все обиды и гордость и послал гонца к городничему. Городничий не принял ни этого гонца, ни следующих.

— Пусть сам придет, — ответил он четвертому.

Но протопоп не мог сам прийти: он лежал при смерти.

Умирая, протопоп Донат со всеми примирился, но о городничем молвил: «Прощаю, но в ревности моей к дому Высот не смиряюсь и потяжусь еще с ним у Высочайшего».

Протопопа Доната отпели в соборе и хотели похоронить за алтарем, как храмоздателя, но городничий не разрешил, указав, что «покойный был не храмоздатель, а колокольнездатель, да и оную не до конца создал». Похоронили протопопа Доната на кладбище.

Соборный староста и именитые купцы-прихожане еле-еле уломали городничего Толстопятова: он снял с подрядчика запрет и разрешил достроить четвертый ярус, но с тем чтобы, не помышляя о пятом, вывести над ним купол с крестом.

Ярус доклали до конца и вывели над ним купол. Повесили колокола. Четвертый ярус остался пуст. Первым жильцом на нем был «Соборный», отлитый через много лет после постройки колокольни.

Соборная колокольня высока, и золотой купол ее ярко горит над Темьяном, но всякий, внимательно вглядевшись в нее, скажет:

— А купол поторопился накрыть золотой шапкой колокольню: ей бы еще подрасти на один ярус.

Она бы и подросла, если б аракчеевский слеток Толстопятов не одолел приснопамятного протопопа Доната.

Звонари жили при колокольне в особой каморке, в одно окно. Звонарю, по соборному штату, полагался один и два подзвонка.

Кто были первые звонари на темьянской колокольне, «Соборная летопись» умалчивает. Она отмечает только по поводу того или другого события (приезда нового городничего или архиерея в Темьян, по поводу большого пожара или долгодневной метели): «был красный звон», или: «набат весь день», или: «целодневный звон», но, кто производил этот «целодневный звон», остается неизвестным. Есть в «летописи» рассказ о том, как из-за большой метели звонарю всю ночь пришлось не сходить с колокольни и бить метельный набат и звонарь с подзвонками обмерз на ветру, и пришлось его сменять дьячку Ферапонту и звонить все утро. Ферапонт упомянут, а об имени звонаря умолчено.

Первое имя, которое сохранила соборная летопись, — Влас. Влас был «псалмопевец во звонарех», но покончилось его служенье злою бедой: на второй день Пасхи, в вечерню, во время звона, «сверзился звонарь Влас — псалмопевец с колокольни и, упав, разбился. Охмеления ради совершился этот грех».