Седьмая пара.
Не было и страха. Только понимание, что для перезарядки Лексу понадобятся секунды, а у Гюнтера останется еще два десятка пуль.
Восемь.
Вошедший в безумный ритм стрельбы Лекс еще трижды нажал на спуск и только потом услышал щелканье 'пустого' бойка. Гюнтер заваливался на бок, его губы покраснели, словно губка, сквозь мельчайшие поры которой выдавливают сок. Рука с Герасименко выписывала кривые восьмерки - похоже, снайпер просто не видел, куда целиться. Постников протянул руку к накладному карману с подпружиненным 'стаканом' и запасным магазином. Мысли выстраивались в ледяную, кристально ясную последовательность - еще две пули в голову снайпера, затем в пилота, через тонкую преграду люка. Четыре секунды на все, включая перезарядку. Нет - шесть секунд, с поправкой на состояние и травмы. А дальше - надеяться на автоматику самолета и экстренную связь с ...
Об этом Постников подумать не успел.
Он был быстр даже сейчас - паладин электроники и фармацевтики. Однако все же недостаточно быстр. Лекс успел вогнать магазин в шахту и передернуть затвор, а затем невидимый пилот нажал кнопку своей страховки, прибереженной на самый крайний случай.
* * *
Огонь... Белый огонь затопил весь мир. А что касается боли... Помню, читал я какую-то книгу про вампиров в начале девяностых, на удивление хорошую. В памяти засела одна фраза - ее произнес упырь, описывая свои впечатления от давнего знакомства с солнцем.
'А такой боли я и живым не испытывал'.
Засело в голове, не забылось. Такой боли я не испытывал даже под ножом у Доктора Леонида. Во мне немало металла и казалось, каждый миллиметр приращений раскалился добела в одно мгновение. Боли от пуль и сломанных ребер я не чувствовал, а вот все остальное - еще как ощущал.
"Даже живым не испытывал..."
Редкая штука, сложная и собираемая практически вручную. Электромагнитная мина каскадного воздействия, самое эффективное средство против ЭВМ, роботов и кибернетиков вроде меня. Применяют ее нечасто - все равно, что взрывать бомбу-'блокбастер' в жилом квартале, чтобы запугать одного лавочника. Да и сложное это дело. Мой неведомый доброжелатель оказался запаслив и предусмотрителен. А еще, надо думать, он очень сильно меня боялся. Настолько, что рискнул отрубить всю электронику вообще, включая бортовые системы.
Я не умер, хотя мог бы. Все-таки некоторые системы в хроме не только дублируются, но и защищаются разными хитрыми способами. Так что у меня не остановилось сердце и не случилось прочих неприятностей, которые обычно происходят при сбоях электроники, соединенной с парасимпатической нервной системой. Но от смерти меня отделяло... вряд ли это можно как-то измерить. Немного, в общем, отделяло.
Не знаю, что было дальше, я на время оглох и ослеп. То есть знаю, но чисто теоретически - летчик перехватил управление и начал выравнивать самолет. Похоже - выровнял. А затем включилась вторичная система-дубль, и электроника просто отсекла пилота, уйдя на аварийную посадку. Люки закрылись автоматически, летное кресло спеленало хозяина, уберегая от перегрузок. Для нас, "пассажиров", такой роскоши не предусмотрено - иногда бойцам приходится покидать машину в воздухе, так что кто не пристегнулся, сам себе виноват.
Самолет спикировал на самую близкую площадку, которую ЭВМ сочла подходящей для посадки - то есть на крышу громадного дома. Здание было старым и ветхим, а в 'Стрекозе' все-таки почти пять тонн веса. Крыше этого хватило, и самолет затормозил, только не горизонтально, а вертикально, проломив несколько перекрытий. И я начал выбираться... Получилось немного быстрее, чем у пилота, которому пришлось сначала побороться с системой безопасности 'Стрекозы'. Совсем чуть-чуть разминулись, но я успел.
Он начал стрелять, еще не заглянув толком в пассажирский отсек. Пиропатрон экстренной эвакуации вышиб сразу секцию борта, так что было куда палить. Летчик, похоже, не очень верил в чудесные свойства электромины и слишком верил в мои возможности. Единственный светлый момент во всем этом - представлять, что он почувствовал, когда увидел внутри только Гюнтера, то ли полумертвого, то ли совсем мертвого.
Аварийного запаса моего хрома и продублированных систем хватило только на то, чтобы кое-как двигаться, а пистолет куда-то улетел в процессе болтанки при посадке, которая добавила мне самое меньшее - сотрясение черепа. Именно, что 'кое-как', так что перестрелку я, наверное, не рискнул бы завязать, даже окажись маузер в руках. Наверное, хорошо, что я все делал в частичной эйфории от обезболивающих и 'разгонщиков'. Когда в крови веселой химии едва ли не больше, чем самой крови, то даже полная безнадега не пугает и не давит, все кажется удивительным приключением.
Но как бы я ко всему этому не относился, похоже, пришло время умирать...
Палец на спусковом крючке держат одни идиоты. Глинский - мой первый стрелковый наставник - часто повторял эти простые, но мудрые слова. Но мой безликий враг не идиот, он просто не очень хороший стрелок. Старый пилот перезаряжает револьвер, и в щелчках барабана я слышу свою судьбу. У меня не хватило сил отползти далеко, я затаился за полуобваленной опорной колонной из крупного кирпича. Кругом не смолкает шорох, скрежет стук - дом дышит, словно огромное животное, тяжело раненное 'копьем' упавшего самолета. Где-то осыпается старая штукатурка, доламываются ослабленные ударом перекрытия и фальш-стены. Сверху, через огромную пробоину, редким градом осыпаются битые кирпичи темно-красного, странно-вишневого цвета. Очень старые, наверное...
А плохой стрелок, который твердо намерен меня убить, заряжает по одному одиннадцатимиллиметровые патроны. У девятой модели ствол соосен с нижней каморой, а не верхней, как у нормального ливольверта. А еще он автоматический, поэтому более склонен к разного рода осечкам и неисправностям. Можно помечтать, что именно в этот раз случится осечка. А еще лучше - пистоль взорвется прямо в руках у стрелка. Было бы славно...
Но не будет.
- Это печально, если посмотреть на вещи объективно, - сообщает стрелок с пижонским автоматическим револьвером. - При других обстоятельствах все могло сложиться иначе.
Он говорит не для меня, а скорее самому себе, негромко и зло. Пилот по-прежнему в шлеме, я не вижу его лица, но отчетливо слышу голос - он гулко отдается под высокими потолками атриума или куда мы там свалились... Большой зал, похожий на бальный, с несколькими рядами колонн. Когда-то здесь, наверное, было очень красиво.
У револьверщика голос пожилого человека, но речь поставлена хорошо, даже сейчас он говорит четко и разборчиво. А меня все больше отпускает, боевая химия заканчивает свое действие. Мне уже не весело, все происходящее совсем не приключение, и скорее всего в течение ближайших пяти минут я умру. Сейчас он двинется и неминуемо увидит меня. Но даже если не двинется - я вряд ли смогу нормально дышать, когда боль в порванных ребрах станет по-настоящему невыносимой.
Боже, как легко меня сейчас убить... Или, если придерживаться трестового жаргона, перевести в разряд списанного, отработанного материала. Одной, может двумя пулями из гнусного пистоля, который оскорбляет саму природу огнестрельного оружия. И если минуту назад это казалось почти забавным, то теперь мне страшно. Очень страшно.
Господи, помоги, забери меня отсюда. Я хочу обратно, к 'ведроидным' планшетам, 'многополярному миру' и ю-тубу.
Я хочу домой...
- Жаль, - тихо говорит пожилой летчик, взводя курок - протяжный скрежет механизма отдается у меня в ушах погребальным звоном.
Он как будто не уверен, однако шаги вполне тверды. Все ближе и ближе. Хрустят под подошвами кирпичная крошка и хлопья отвалившейся краски. Я закрываю глаза. Нет смысла видеть лицо своего убийцы, тем более, если у него нет лица - почти как у Гюнтера, только вместо электронной приставки шлем с непрозрачным забралом. Кто он? Почему моей смерти так желает обычный пилот? Или это не обычный пилот?
