Чикайя пренебрежительно фыркнул.
― За горизонт? Мне четыре тысячи девять лет! За вычетом Замедлений и беспамятства в пути я прожил едва половину этого срока.
Теория информации налагала определенные закономерности на корреляции, какие человек может поддерживать между разными ментальными состояниями в различные времена; детали определялись структурой индивидуального разума, природой, так сказать, врожденного аппаратного обеспечения. Ну и про законы физики, в последнее время весьма смягчившиеся, забывать не стоило. Если и существовали, впрочем, принципиально необоримые границы, то его от них отделяла не одна эпоха.
― Думается, я могу без зазрения совести заявить, что я в большей степени я, в любом возрасте, чем произвольно выбранный незнакомец с большой дороги.
Мариама сложила руки на груди и чуть заметно улыбнулась.
― В строгом смысле слова — да, бесспорно. А ты не думал, что людские горизонты разнятся? Пытаясь построить более строгое определение, мы должны учитывать все и вся: каждый аспект темперамента, незначительные тонкости вкуса, каждое мнение по каждому вопросу, каким бы тривиальным оно ни выглядело. Характеристических примет так много… не приходится удивляться, что от перемены до неузнаваемости человека подчас отделяет целая вечность. Но не эти структуры нас определяют. Не они принуждают младшие версии наших личностей покорно принимать нас а качестве законных правопреемников и правопреемниц или же, напротив, ужасаться нам.
Чикайя кинул на нее предостерегающий взгляд, намекая, чтобы она не думала углубляться в эту тему. С незнакомкой ему пришлось бы прибегнуть к услугам Посредника, вкладывая нужный подтекст, но он не верил, что кто-то из них способен был изменит
ься настолько, чтобы потерять способность читать по лицам друг друга.
Он спросил:
― У тебя еще были дети?
Она кивнула.
― Одна. Эмина. Ей шестьсот двенадцать лет.
Чикайя усмехнулся.
― Это необычно. У меня шестеро.
― Ого! А кто-нибудь из них сюда добрался?
― Нет.
У него ушло мгновение, чтобы осознать скрытую причину вопроса. Он всегда клялся, что не покинет ребенка раньше сотого дня его рождения.
― Они все на Глисоне.[58] Большие семьи там не в диковинку. Младшему четыреста девяносто.
― И никто не путешествует?
― Нет. А как там Эмина?
Мариама довольно закивала.
― Она родилась на Хар’Эль.[59] И осталась со мной. Мы долго путешествовали вместе.
― А сейчас она где?
―
Я
точно не знаю.
Она постаралась, чтобы в голосе не прозвучало и следа сожаления, но Чикайя полагал, что сумел уловить в нем нотку грусти.
Он сказал:
― О привязанности к планетам следует знать одну штуку. Как только ты прикипел к месту, оно твое. Даже если ты убежишь на край света, в паре часов от тебя обязательно найдется тот, кто решил там остаться.
― Но пара путешественников? Что это гарантирует? — передернула плечами Мариама. — Разве что частые встречи, каждые несколько столетий или около того. Или даже чаще, если поднапрячься. У меня нет ощущения, что Эмина для меня потеряна.
― Конечно же, это не так. Да и остальные. Что же останавливает тебя? Почему ты не навещаешь тех, кто сошел на берег?
Она помотала головой.
― Ты знаешь ответ. Ты как мостик, перекинутый между сказкой и… хм, редкой разновидностью климатической катастрофы.
― Да ладно! Не так уж это и плохо.
Чикайя знал, что в ее словах есть зерно истины, но даже поднимать эту тему казалось ему изрядным извращением. Когда бы он ни встретил радушный прием, причина этого всегда была одинакова: удивление при виде залетного гостя, желание полюбоваться иномирскими диковинами. А вот если твое собственное чадо пережило три-четыре поколения своих же потомков, если все это длится веками, ты уже больше не отколовшийся фрагмент мозаики. Но он в жизни не думал куда-то
встроиться
.
Никуда.
Как только он приказал колыбели на Тураеве переработать свою исходную плоть, беспокойство о том, ждут ли его где кров и забота, покинуло его.
Он поинтересовался:
― А кто второй родитель Эмины?
Мариама улыбнулась.
― А кто был твоим партнером на Глисоне? С кем ты растил шестерых детей?
― Э-э, я первый спросил.
― А что такого? Ну ладно. Она осталась на Xар’Эль. Даже Эмина не сумела ее оттуда вытянуть.
Мариама опустила глаза и провела подушечкой пальца по краю одной из самых абстрактных резных фигурок.
Чикайя заметил:
― Если бы ты могла утащить с собой кого угодно, какой смысл их покидать? На Земле существовали культуры, исколесившие континенты, там сложились целые семьи путешественников — и даже они, я тебя уверяю, были куда консервативней тех, кто решил остаться, или тех, кто пополнил ряды диаспор.
Мариама нахмурилась.
― А что, если у двух странников рождался ребенок? Какое племя называло его своим?
― Никакое. Они странствовали не из чистой охоты к перемене мест. Они знали, чем придется заплатить — разрывом налаженных связей и все такое. — Чикайю охватило deja vu,[60] он вдруг понял, что говорит словами собеседницы. Он подцепил эту привычку давным-давно у других. — Я не говорю, что в этом есть что-то плохое или противоестественное. Шесть поколений перекати-полей, ну и? Если только здесь нет противоречия в терминологии… Но они не смогут держаться вместе вечно. По крайней мере, не стреножив себя правилами тысячекратно более строгими, чем те, каким обязаны были бы повиноваться, оставшись прикованы к планете.
Мариама раздраженно ответила:
― Временами ты превращаешься в долбанутого идеолога! И прежде чем обозвать меня лицемеркой, подумай, что эдакие проповеди всегда привлекают отъявленных мерзавцев.
― Правда, что ли? Для тебя не вполне типично вовремя вспомнить, что нож режет обоими краями лезвия.
Чикайя примирительно поднял руки. Он не был, вообще говоря, разгневан или рассержен, но понимал, к чему все идет.
― Ну ладно, пустое. Забудь. Мы не могли бы сменить тему? Ну пожалуйста.
― Тогда расскажи про Глисон.
Чикайя обдумал ответ.
― Ее звали Леся. Я пробыл с ней сто шестьдесят лет. Мы были влюблены. Все это время. Мы стали краеугольными камнями друг друга.
Я
никогда не был так счастлив. Он раскинул руки. ― Вот что произошло на Глисоне.
Мариама скептически оглядела его.
― И ничего тебя не расстраивало?
― Нет.
― Но ты не хотел бы там остаться?
― О, нет.
― Так, значит, ты ее не любил. Ты мог быть очень счастлив. Но ты ее не любил.
Чикайя покачал головой. Происходящее начинало его забавлять.
― Ну и кто из нас заидеологизирован?
― Ты что, проснулся с утра и решил ее покинуть? И не было ни боли, ни затаенных обид?
― Нет, это мы проснулись однажды утром, зная, что в следующем году я уйду. Да, она не была путешественницей. Ну и что? Для меня все кончено? А ты что думаешь, я бы ей лгал с самого начала? — Он так разволновался, что скомкал постель, но тут же провел рукой по простыне, и та очистилась от складок. — Ты знаешь, каково бы, по мне, ей было, дотянись Барьер до Глисона?
Мариама долго не отвечала, понимая, что любой репликой признает свое поражение. Но через несколько секунд поддалась.
― Она бы испугалась?
― Нет. Я думаю, она приняла бы его с благодарностью.
Чикайя улыбнулся, видя, как противно стало Мариаме.
Странно. Она каким-то образом надежно утвердила его в занимаемой позиции, выказав себя противником. От этого оказалось куда больше проку, чем если бы они без конца успокаивали и ободряли друг друга как союзники.
Он продолжил:
