— Пальто? — тихо спросила продавщица, понимающе улыбнувшись.

— Пальто… — ответила Клава и жалко скривила губы.

Девушка развела руками и вздохнула.

— Цена?

— Цена… — почти простонала Клава и медленно побрела прочь. Наверно, примерно так чувствует себя побитая собака…

— Нет, вы слыхали?! — Семенов схватил ее за руку, как только она переступила порог прокуратуры.

— А что случилось? — вяло поинтересовалась она.

— Как — что! Чубаристов вернулся!

— Так быстро? Клава пожала плечами.

— Ну как же, ну как?.. — Он надул щеки и захлопал себя по бокам. — Не могли придумать чего-нибудь получше! Рука руку моет. Это же просто хамство какое-то. А мы смотрим, а мы все спокойно кушаем, а мы и глазом не моргнем. Нет, только не говорите мне, что это случайно…

— Да-да, конечно. — Она вздохнула и с тоской посмотрела в сторону своего кабинета.

— Да ничего не случилось. Ни-че-го. Он просто так, за здорово живешь, прокатился в Израиль, посидел там на солнышке, у стены небось поплакал и вернулся. Ничего не сделал, Гольфмана даже в глаза не видел и всем врет, что ему израильские власти не разрешили. Эдак и я могу съездить. Небось Самохину привез презент, и все с рук сошло.

— Ужас какой! — Клава вежливо улыбнулась и быстро зашагала по коридору, стараясь проскочить мимо Патищевой, которая как раз в этот момент облагала данью кого-то из уборщиц.

— Нет, ты представляешь, ужас какой! — воскликнул Чубаристов, как только Дежкина вошла в кабинет.

— Привет, Виктор. — Она чмокнула его в щеку. — Знала бы, что ты сегодня будешь, пирожков бы напекла.

— Ай, перестань. У меня самого такие пироги!..

Левинсон все покатывался от хохота, не переставая повторять:

— А-ага-га, вот так! Знай наших. Вот так.

— А что случилось?

— Да такое позорище, что я чуть не провалился сквозь их обетованную землю. — Чубаристов махнул рукой и вдруг сам рассмеялся:

— А-ага-га, вот так. Знай наших…

— Ты представляешь, как только я прошел через таможню, подваливают ко мне двое полицейских и просят пройти с ними. Это мне, представляешь?

— Как это? За что? — не поняла Клава. Но возбуждение окружающих уже передалось и ей. Даже пальто как-то забылось на некоторое время.

— А вот спроси! — Он развел руками. — Я им говорю, что я сам следователь, представитель Московской прокуратуры, а они мне: «Вот именно поэтому и просим вас пройти с нами». Посадили меня в тачку и повезли в полицию.

— За то, что ты следователь? — недоуменно переспросила она.

— Ну да. Стали меня спрашивать о цели моего визита. Я им: так, мол, и так, приехал допросить Гольфмана, он обвиняется в убийстве Шальнова, у меня есть санкция прокурора на его арест.

— А они?

— А они говорят, что по закону на территории Израиля никто не имеет права вести расследование, кроме их правоохранительных органов. Когда Гольфман вздумает посетить Россию, тогда мы и сможем его допросить. Если он сам пожелает. Я стою как идиот, глазами хлопаю. Нет, ты представляешь: только с самолета, у них там жара, потею, чемоданы в обеих руках…

— Знай наших, — не унимался Левинсон.

— А дальше? — Клава и сама начала улыбаться.

— А что дальше? Дальше ничего. Я им говорю, что у меня ведь задание, мне ведь перед руководством отчитываться. А они мне отвечают, что у меня своя работа, а у них — своя. Вызвали консула, я ему все рассказал, а он только руками разводит. «Ничем помочь не могу».

— А с Самохиным связывался?

Левинсон, как только услышал про Самохина, расхохотался так, что чуть не свалился с кресла.

— Видишь веселый детский смех? — Виктор кивнул на него. — Еще смешнее вышло.

— Да говори ты толком.

Виктор вздохнул и тряхнул головой.

— Мне дали телефон, а сами слушают по параллельному. Я, конечно, Самохину объясняю, говорю, что у меня ничего не получится, потому что меня задержали прямо в аэропорту и предупредили, что я нарушаю закон. А он мне знаешь что говорит?.. «Виктор Сергеевич, ну уж вы там как-нибудь неофициально, по-тихому, чтобы они не узнали. А-ага-га?» А они за стеклянной перегородкой стоят, слушают и хохочут.

— А-ага-га, вот так, знай наших! — Левинсон был уже весь красный от удушья смехом.

— Такие вот дела, Клавдия. Выперли меня из страны, как преступника какого-нибудь. Просидел в гостинице полдня. Куда выйду — за мной двое полицейских. Ни на минуту не оставляли. Махнул я рукой. И в тот же день — обратно. Так даже до трапа проводили и подождали, пока самолет в небо поднимется.

— Вить, а как же они узнали, что ты прилетел за Гольфманом?

— Откуда я знаю?! — Чубаристов поморщился. — Но ждали прямо у стойки, двух шагов сделать не дали.

— Ага, знай наших.

Чубаристов не выдержал и повернулся к Левинсону:

— Признавайся, пресс-секретарь, ты настучал?

— Ага, я, конечно, я. — Тот расхохотался еще больше. — Я же агент Моссада. У меня и справка есть. Показать?

— Здравствуйте, все! — В кабинет вошел Игорь. — Ой, Виктор Сергеевич, вы уже вернулись? Ну как съездили?

— Да плохо съездил! Плохо! — Чубаристов опять вскочил со стула и бросился к не посвященному в его историю. — Это просто ужас какой-то!

— Ой, только не надо! — закричал Левинсон. — Третьего раза я не переживу. Пожалей меня, я старый человек.

— Ладно, молчу. — Виктор вздохнул.

— Так что же все-таки случилось? — Игорь недоуменно обвел взглядом всех присутствующих. — Ну вот, так всегда. Опять я что-то пропустил?

— Тебе Клавдия потом расскажет. Ах да, чуть не забыл! — Чубаристов бросился к портфелю. — Я же вам сувениры привез. Левинсон, на, держи, это тебе. — Он бросил заму полиэтиленовый пакет.

— А что это? Там не бомба? — Левинсон полез в кулек. — Там же «Хамаз» бушует…

— Клава, специально для тебя искал. А то как-то несолидно. Пишешь всякой дрянью. — И он протянул ей дорогую ручку. Красивую, позолоченную, перьевую.

— Ой, спасибо, Витенька. Ой, спасибо… — Она чмокнула его в щеку и сразу стала искать бумажку, чтобы испробовать, как пишет.

— Ну уважил, Сергеич, ну уважил. — На Левинсоне красовалась вышитая золотом ермолка, а в руках он держал пакет мацы. — Теперь хоть в синагогу.

— Игорь, держи. — Чубаристов протянул ему солнцезащитные очки. — Это, правда, не «Рейбан», но в них вся израильская полиция ходит, и армия заодно.

— Спасибо, Виктор Сергеевич. — Игорь бросился к окну, стараясь увидеть в нем свое отражение. — Клавдия Васильевна, ну как? Мне идет?

— Идет, идет. Вылитый Джеймс Бонд. — Клава исписывала своей росписью второй лист бумаги. Ручка писала просто отлично. Ленка, конечно, пристанет, чтобы подарила, но обойдется.

— А как у вас дела? — поинтересовался Виктор Сергеевич, сев за стол и проверяя его содержимое.

— Слушай, ты же еще последнюю новость не знаешь! — хлопнул себя по лбу Левинсон. — Приходит баба в суд подавать иск на Горбачева…

— Алименты? — Чубаристов улыбнулся. — Родимое пятно у дочки.

— Да. А откуда ты знаешь? — Левинсон опешил.

— Так по телевизору показывали.

— Где, в Израиле?!

— Ну да! — Чубаристов засмеялся. — В новостях. Даже фотографию дочки и родимое пятно крупным планом.

— Но откуда они узнали? — Левинсон удивленно посмотрел на Клаву, как будто она знает ответ на этот вопрос. — Мы же не печатали и не заявляли нигде.

— Нет, он точно шпион. — Чубаристов расхохотался. — И к тому же с дырявой памятью. Колись, Левинсон, за сколько дезу толкнул. Клава, может, его арестовать?

— Ну дают, ну дают. Знай наших… — забормотал Левинсон, гордо оглядываясь по сторонам.

— Игорь, данные по Денису этому самому проверил? — спросила Клава, убирая ручку в сумку. Хоть какое-то утешение после пальто.

— Нет, еще не успел. — Игорь все не мог успокоиться и примерял очки. — За ответом по сосискам ходил.

— Да сними ты их, — Клавдия Васильевна улыбнулась. — Тут же солнца никакого нет. Лоб разобьешь.