Упавшая вершина лиственницы давно погасла, а из прогоревшего внутри ствола время от времени вырывались языки пламени. Поблизости ни одного дерева, так что пожара можно не опасаться. Сам собой дотлеет ствол, вспыхнувший от небесного огня.

— Неси мой мешок,- распорядился Арминек.

Мог бы и сам сходить, но я спорить не стал. Прихватил оба рюкзака. Арминек достал из своего по пачке «Беломора», одну протянул мне. Только представив, что всю обратную дорогу придется глотать противный дым, я готов был забыть о недавней радости и чудесном огне. Лучше бы его и не было! Вздохнув,, взял пачку, но разрывать не спешил.

От долгого проливного дождя все кругом было пропитано-сыростью, но я взял котелок и стал плескать водой на горящее дерево.

Арминек запалил сухую ветку от лиственницы, прикурил от нее и тоже начал лить воду на ствол. Покосился на меня.

— Я один, что ли, буду огонь нести?

Вздохнув, прижег папиросу и я.

Оглядев напоследок место, где мы встретились с чудом, чтобы навсегда запомнить его, закинули мешки за плечи, тронулись в обратный путь. Погода чудесная, небо ясное, солнце яркое. В зубах по папиросе. Настроение замечательное. Умыться, правда, забыли, идем чумазые, но это ерунда. Скорей бы вернуться.

— Теперь наш аал будет самый счастливый — меня прямо распирает от радости.

— У-уу,- возражает мой рассудительный друг.- Еще донести наш огонь надо. Дорого он будет стоить.

Арминек прикуривает одну папиросу от другой и заставляет меня делать то же самое. А меня уже тошнит от дыма и запаха табака.

Шагается легко. Дорога знакомая. Идем тем же отлогим хребтом. Довольно быстро выходим к «Рогу аргыла», где по-прежнему дует такой же сухой и жаркий ветер. Торопимся. Накануне столько раз отдыхали, а теперь ноги сами несут. Даже на затески деда Нартаса забываем поглядывать, кое-где шпарим напрямик, через чыс, сокращая путь, и с дороги не сбиваемся.

Мы бы, может, и сделали привал, но хочется поскорее добраться до балагана. Животы у нас подвело — со вчерашнего дня ничего не ели, а в мешках ни крошки хлеба. И сахар весь схрумкали. В балагане нас ждет банка сгущенки и краюха — специально оставили. Я этот припас на полочку положил.

У меня все еще не проходит восторженное настроение. Даже не верится, что нам с Арминеком выпала такая удача! Айдит Андреевич больше всех сказок и легенд знает, а то, что нам Постай ууча досказала, и он не слышал. Ему, как и всем, только про золотой стол да богатыря Ханза пига со своим корытом известно. А это, сам же говорил, всего-навсего сказка. Нет и быть не может никаких золотых столов и каменных корыт, не существует горных духов и волшебных богатырей, охраняющих вместе с дикими зверями могилу красавицы Сынару. А небесный огонь есть. Есть! Вот он горит в кончиках вонючих папирос.

Во рту у меня гадость, но надо терпеть. Никому еще, кроме нас с Арминеком, не выпадало такое великое счастье. Если уж все страхи в тайге перенесли, как-нибудь и табачный деготь перетерпим. Скорее бы до балагана дойти… Что-то голова кружится…

Арминеку, похоже, как и мне, трудно курить. Я еще с первой пачкой не разделался, а он уже третью распечатал. Лицо у него побледнело.

— Не кури так часто,- советую ему.- И дым не глотай. Помнишь? Нартас ага матхом отравился… Давай лучше по очереди курить.

— Не учи!..

Плохо слушаются ноги. И мозги будто переболтались. Все гудит, трещит. Перед глазами плывут желтые круги. Трава желтая, березы желтые, небо желтеет…

Еле выговариваю:

— Отдохнем?

— Дойдем до шалаша, отдохнешь,- сердится Арминек.- Сколько захочешь, отдыхать будешь. Тащишься, как сонная муха. Один бы я давно уже дошел…

Как бы не так! Сам идет шатаясь как пьяный. Остановился, хотел что-то сказать, и тут же его стало тошнить. Я кое-как сдержался, хотя языком уже ворочать не мог и только успевал сплевывать горькую желтую слюну.

Посидели немного — еще хуже. Лучше хоть как-нибудь плестись, но дойти до балагана. Там можно подкрепиться и сделать большой привал. Бредем, поддерживая друг друга, но курить не бросаем. Арминек больше не «якает». Оба чуть не свалились в канаву, прошли с полсотни шагов и все-таки споткнулись. Ухнули на землю, молчим, не забываем посасывать папиросы. Перед глазами все кругом идет: земля, лес, горы, небо… Зажмуришься — еще хуже.

«Толай, встань! — приказываю себе.- Слышишь? Вставай! Нельзя лежать».

Едва поднялся на четвереньки и снова упал. Арминек уже на ногах, помогает мне. С трудом принимаю вертикальное положение и с ужасом замечаю, что выронил папиросу изо рта. Нашел ее в траве. Дымит еще. Сосу, чтобы не погасла. Гадость..,

К балагану добрались ползком. Сил хватило зажечь от папирос огонь в костре, подтащить сухостой про запас.

Арминек лежа простонал:

— Где молоко?

До полочки я так и не дотянулся, свалился рядом с ним. Оставшиеся папиросы швырнул в огонь.

Так себя жалко стало… Кто нас тут отыщет? Так вот и пропадем. Арминек рядом стонет. Что делать?

Кое-как вытащил из кармана блокнот и карандаш. Вырвал листок. Приблизительно изобразил путь, которым шли к перевалу. Накарябал:

«Мы несли небесный огонь и отравились матхом, табачным дегтем, потому что сохраняли огонь в папиросах. Курили целый день. Просим этот огонь перенести через Улгенник в наш аал Торгай. Пусть за ним следит Постай ууча. Арминек, Толай».

Дождь? Нет, не дождь… Что-то брызжет в лицо. Холодное, приятное. Открыл глаза — почти вплотную расплывающееся лицо. Сильные руки приподняли мою голову. Губ коснулся край кружки.

— Пей!

Сделал несколько глотков. Вроде бы полегче стало, а сил совсем нет. С трудом повернул голову — Арминек рядом лежит, как засохшая пучка. И снова все расползлось перед глазами.

Позже незнакомец заставлял глотать что-то горячее. Кажется, чай со сгущенкой. Вкуса я не ощущал. Во рту все еще сплошная табачная горечь. Попытался протереть глаза — и от рук разит табачищем до тошноты. Хотел спросить хоть что-нибудь- слова сказать не могу. И Арминек молчит. Только постанывает, будто собачонка маленькая скулит.

Не знаю, сколько времени так прошло. То забудусь, то в себя приду. Открою глаза — сразу голова кругом идет. Кажется, что вокруг много людей. Слышу знакомые голоса. Вот что- то сказала Майра Михайловна, а это — Ктара и Тачана… Ху-рун Иванович сердито выговаривает… И за балаганом галдят, не разобрать, кто и что. Смеются, Неужели над нами?

— Что с ними?

— От голода ослабели.

— Нет, видимо, отравились чем-то.

С трудом обшариваю взглядом шалаш. Никого! И голосов не слыхать. Значит, почудилось. Впрочем, кто-то склонился над Арминеком. Спиной ко мне. Это тот же человек, который давал мне пить. Он вышел из балагана.

Понемногу начинает проясняться в голове. Вспоминаю про свою записку-завещание. Где она? Пошарил вокруг себя — нету. Может, сгорела? Это бы лучше. Тогда никто не узнает нашу тайну. Костер горит, и над ним висит закопченный чайник. Значит, наш огонь не погас. Тогда все в порядке. Вот очухаемся и донесем его до аала. Обязательно донесем.

Попробовал приподняться. Сел. В ушах звенит. Пришлось лечь. Слышу: «То-о-лай!»- Ктара зовет.

— Сейчас!- отвечаю.

С трудом сполз с лежанки, выбрался на воздух, схватился за тонкую осинку и выпустить боюсь — упаду. Нет никакой Ктары. Никого нет. А земля, деревья, поляны кружатся, кружатся… Свалился я, уткнулся носом в траву, дышу прохладной сыростью — и с каждым вздохом становится легче.

Совсем близко кто-то вполголоса пел. На самом деле пел. Это мне не чудилось. Разглядеть я только еще не мог. Постепенно все становится на свои места: небо наверху, деревья зеленые, земля не качается. А цветов-то, цветов сколько!.. И жарки, и кукушкины слезки, и марьины коренья… Где наши глаза раньше были?

Песня слышнее. Я сел на валежину. Сзади кто-то приближается. Боюсь оглянуться. Вдруг опять мерещится? Не утерпел, обернулся. Аток Павлович! Идет, улыбаясь, прямо ко мне. Подошел, схватил мои руки.