– Я сказал сарацину, что некогда учился на лекаря, а он мне сообщил, что у него есть одна вещь, которая наверняка должна очень заинтересовать любого врача.

– Так говорят, когда хотят что-нибудь продать.

– Он и хотел – и сумел так заинтриговать меня, что я попросил его показать мне эту вещь.

Я молча ждал продолжения, а Озрик тем временем тонкими смуглыми пальцами распутывал узлы на шнурке. Сняв веревку, он положил предмет на стол и, осторожно развернув бархат, показал мне то, что прикрывала материя.

Целый рог единорога.

У меня перехватило дыхание, и я довольно долго не мог найти подходящих слов. Рог был точно таким, как я видел на изображении единорога в бестиарии Карла. Длиной с мою вытянутую руку и толщиной в два дюйма у основания, он равномерно сужался к острию и был украшен спиралью, которую ни с чем нельзя было перепутать. Цвет его был таким же блеклым, желтовато-кремовым, что и колечко на рукояти ножа Ингвара. Сам же материал больше походил на слоновую кость, нежели на рог.

– И где же этот работорговец его добыл? – спросил я сдавленным от потрясения голосом.

– Места он мне не назвал, лишь сказал, что купил его у какого-то торговца. Думаю, он врет. В поисках рабов они забираются в самые глухие уголки и не упускают возможности прихватить, что плохо лежит. Уверен, этот рог краденый, – заявил сарацин.

Я провел пальцами от основания до кончика рога, чувствуя кожей гладкую плавную спираль.

– Какую же ценность эта штука может иметь для лекаря?

– Считается, что лечебными свойствами обладают едва ли не все редкости. Например, жемчуг толкут в порошок и употребляют с отваром трав для лечения судорог, – рассказал Озрик.

– А для чего употребляется рог единорога, тому хазару было известно?

– Он не мог сказать точно. Лишь считал, что это нечто очень необычное.

Я вернул рог моему другу:

– Сколько ты предложил за него?

– Я пытался не торговаться, но после того, как он сказал, что хочет предложить рог одному из приехавших в Каупанг ювелиров…

– Ты его купил.

Озрик растянул губы в одной из своих редких слабых улыбок:

– Дорого обошлось – дюжина сотен серебряных динариев.

– Цена здесь неважна, – успокоил я его. – Вот если бы мы его упустили, это была бы беда! Кроме того, Редвальд же сторговался с Охтером и Гормом о медведях и соколах и сберег нам где-то столько, а может, и больше того.

– Хазар требовал, чтобы я расплатился сразу, – объяснил Озрик. – Пришлось воспользоваться нашими свежеотчеканенными деньгами. И работорговец догадался, что мы, скорее всего, агенты короля. Он почти прямо сказал мне об этом.

Сарацин принялся упаковывать рог в материю.

– Хазары знают, что мы купили белых медведей и намерены приобрести всех белых кречетов, какие только будут на торгу, – продолжил он. – Они не могут не задуматься о том, зачем Карлу понадобились эти животные. Если им известно также, что белый – королевский цвет правителя Багдада, то они, если не совсем глупцы, должны догадаться и о связи Карла с халифом.

Я до чрезвычайности разволновался от того, что получил подтверждение существования единорогов, и лишь теперь догадался спросить Озрика, что тот имел в виду, когда сказал, что остальное наше серебро находится в безопасности.

– Я передал сумки Редвальду, – спокойно ответил тот. – Он положил их в свое тайное хранилище на корабле.

Я выпучил глаза:

– Думаешь, это было разумно?

Мой товарищ остался невозмутим:

– Охтер настаивал на том, чтобы сразу получить плату за медведей, так что после того, как я расплатился с ним и с хазаром, у нас осталось меньше трети.

К моей радости сразу примешался отчетливый привкус сомнения. Я подумал, не слишком ли мы доверяем нашему корабельщику. Для не вполне порядочного человека даже треть тех денег, которые дал нам с собой Карл, могла представить непреодолимое искушение.

Освободившись от необходимости постоянно нести караул возле нашей серебряной казны, мы с Озриком удвоили усилия по поиску тех мест, где могли водиться единороги. Узнать что-нибудь у хазар мы не могли, потому что те в одночасье вдруг собрались и покинули Каупанг меньше чем через день после того, как мой друг купил у них рог. Так что мы разделились и бродили по торгу, расспрашивая и продавцов, и покупателей, и моряков с пристани – каждого, кто, судя по облику, мог что-то знать. Нас встречали то непонимающими взглядами, то колкими или даже оскорбительными замечаниями и – довольно часто – откровенным смехом. Если бы нам удалось отыскать хоть одно указание на то, что требовалось, мы сразу же отправились бы туда, но с каждым днем людей, которым можно было задавать вопросы, оставалось все меньше и меньше. Торг в Каупанге всегда был приурочен к летнему солнцевороту, и вскоре после него многие купцы начали закрывать свои лавки и отправляться домой. К тому же еще и погода делалась все хуже. Даже если утром яркое солнце вроде бы обещало хороший день, то после полудня небо затягивало тяжелыми тучами и пронизывающий западный ветер трепал парусиновые навесы оставшихся лавок. Тучи приносили с собой внезапные проливные дожди. Когда начинался ливень, Вало обычно сидел у медведей, а мы с Озриком предпочитали укрываться в том самом доме, где Редвальд снял комнаты.

Как раз в один такой день я решил не ждать, пока меня промочит до нитки очередным дождем из черной тучи, стремительно приближавшейся со стороны моря. Оттуда уже доносились раскаты отдаленного грома, и даже были отчетливо видны струи ливня, полосовавшие воду внизу. Ускорив шаг, я добрался до дома раньше Озрика. Питейная комната была полна народа, и от некоторых посетителей воняло, как от промокшей навозной кучи, так что я сразу направился в ту самую комнатушку, где Озрик и Вало перебирали свою целебную траву, и остановился у крохотного окошка, поджидая друга. К тому времени буря уже достигла поселения, свет померк, и дождь лил сплошной стеной: он с отчаянной силой заколотил по лужам, растекшимся на утоптанной земле позади дома. Я даже подскочил, когда где-то неподалеку сверкнула ослепительная молния, вслед за которой прозвучал оглушительный раскат грома. Я нисколько не сомневался, что Озрик укрылся от дождя где-то в другом месте, так что, когда дверь за моей спиной открылась, я немало удивился. Но, повернувшись, чтобы поприветствовать друга, я увидел двоих незнакомцев.

– Это ненадолго, – непринужденно сообщил я, пытаясь вспомнить, где же видел их прежде. Оба были кряжистыми и мордастыми, а одежды их были простыми, неброскими. На плечах у них виднелось лишь несколько следов от дождевых капель, значит, они спрятались под крышу перед самым началом ливня. У того, что был повыше ростом, массивное телосложение еще сильнее подчеркивало невыразительность и даже тупость его лица. Его напарник был еще непривлекательнее – с бычьей шеей и очень глубоко посаженными черными глазами, выглядевшими так, будто их проковыряли в его похожей на непропеченный каравай голове острием обожженной палки.

Ни один ни другой не отозвались на мои слова. Они протиснулись в комнатушку, а потом высокий закрыл за собой дверь, прислонился к ней спиной и скрестил руки на груди.

– У нас тут не любят разноглазых, – вызывающе заявил Непропеченный. Затем он добавил что-то еще, но очередной раскат грома за окном заглушил его слова.

– Ты что имеешь в виду? – осведомился я. Ответ, конечно, был глупым, но я пытался понять, почему эти громилы затеяли ссору, и не смог выдумать ничего более внушительного.

Непропеченный придвинулся ближе:

– Сейдрманны приносят несчастье.

– Может, у меня и разные глаза, как ты говоришь, но я не сейдрманн, – сказал я спокойно.

Незнакомец неприятно засмеялся:

– Тогда чего ж ты дружбу водишь с уродом, у которого вид такой, будто он прямо из Нифлхейма здеся взялся, и слугой держишь болвана безмозглого?

Нифлхейм – обитель мертвых. Смуглокожий Озрик вполне мог показаться местным мужланам пришельцем из потустороннего мира.