Эмир отвернулся от шейха Юсуфа. Гнев и недовольство его были так велики, что он не хотел осквернить своих святых глаз даже взглядом на провинившегося.

Шейху Юсуфу было душно. С поникшей головой, с ослабевшей в миг волей он неловко вышел из дома эмира и чувствовал, как колеблется почва под ногами.

Эмир, этот святой по происхождению, был злой и жестокий человек. Чтобы захватить эмирство, он собственноручно убил двух братьев. Он был завистлив и жаден. Он нагло отнимал у иезидов все, что нравилось ему. Он разгневался на шейха Юсуфа и теперь не пощадит его.

Потемнел день пред глазами шейха Юсуфа, словно солнце перестало источать живительный свет. Шейх шел, не зная сам, куда и зачем. Скоро будет джамаи. Семь дней будет ликовать и праздновать народ. Но этот праздник не будет праздником для шейха Юсуфа. Праздник пройдет мимо него.

Усталый и изнемогший от тяжелых переживаний, шейх опустился на землю.

— Куда ему итти и где найти приют?.. С кем поделится он горестными мыслями?.. Кто разделит с ним его тяжелое положение?..

Незаметно шло время. Так же незаметно прокралось успокоение в смятенную душу шейха. Вспомнил он, что в Ба- дриэ живет его друг, шейх Хедэр, из славного и почитаемого всеми рода шейха Гассана-эль-Басри.

Шейх Хедэр вел святой образ жизни и вступил в братство факиров. У него можно было найти отклик на горе.

И шейх Юсуф отправился к нему

Шейх Хедэр встретил Юсуфа ласково.

— Войди в дом мой и отдохни! — приветствовал он гостя.

Равнодушно ел Юсуф принесенную пищу, молча пил. Шейх Хедэр внимательно смотрел в лицо гостю, качал головой и шептал молитвы. Он слышал о том, что случилось у шейха Юсуфа, болел душой о несчастьи друга и не спрашивал. Лицо Юсуфа говорило о том, что положение серьезно. Но разве облегчится это положение, если шейх Юсуф расскажет о нем?

А Юсуф думал в это время:

— Неужели так велико мое преступление?.. Неужели эмир не мог отнестись к нему иначе?.. Что, в сущности, я сделал?.. Эмир говорит, что я должен был задержать этого человека и препроводить к нему, так как Мельк-Тауз обещал дать золото ему, а не этому человеку. Но если Мельк- Тауз обещал золото эмиру, так он и дал бы ему. А раз золото дано не эмиру, то значит — оно и предназначалось не эмиру.

— Сегодня Озман делается факиром, — сказал шейх Хедэр. — Пойдем к нему.

Не все ли равно, где быть шейху Юсуфу? Он равнодушно пошел за Хедэром, продолжая думать о своем.

Иезиду Озману прискучила жизнь. Была она бедна, пуста и однообразна. Рождались дети, и вместе с детьми как будто нарождалась и росла нужда. Правда, Озман мог довольствоваться немногим, но и это немногое часто приходилось добывать с трудом. Шевелились недовольные мысли в голове Озмана. Что-то в жизни его идет не так. Что-то надо изменить, но что?.. Факиры живут как будто лучше. У них жизнь правильнее. И Озман решил посвятить себя в факиры. Факиром может быть всякий. Для этого не надо отрекаться ни от дома, ни от жены, ни от семьи. Факир должен только вести праведную жизнь. Озман был тихим человеком, никому не причинил зла, и никто не возражал против желания Озмана вступить в факиры.

Шейх Хедэр был факир. Поэтому ему пришлось наставлять и подготовлять Озмана к вступлению в факиры.

Сорок дней находился Озман в уединении и постился. В эти дни он носил одно белье и куртку. На шее у него был надет магак (узда) — веревка черного цвета. Она напоминала о повиновении и удерживала от грехов и пороков.

В течение сорока дней Озман видел только одного факира, приносившего ему пищу.

Благополучно кончился сорокадневный пост и уединение. Теперь Озман должен был угостить всех знакомых. И во время этого пира состоится обряд посвящения Озмана в факиры.

Пришедших шейхов собравшиеся в тесном и грязном помещении люди встретили почтительным молчанием. Шейх Хедэр подошел к Озману и строго спросил его:

— Выполнил ли ты все, что полагается выполнить вступающему в факиры?

— Я постился сорок дней. За эти дни я не видел никого, кроме святого факира. Ум мой все время был занят благочестивыми размышлениями. Магак (узда) помог мне удержаться от греха! — ответил Озман с искренним чувством.

Он был правдив и говорил то, что было. Люди, богом которых является сатана, имеют ограниченный круг грехов, и воздержаться от этих грехов человеку, обремененному семьей, легко. Сорок дней в полуголодном безделье провел Озман. Он голодал днем, но с заходом солнца приходил факир и кормил его. Сорок дней ничего не делал Озман. Он сидел, лежал и спал. И большею частью думал о том, как изменится его жизнь с посвящением в факирство. Люди будут относиться к нему с большим почетом. Он будет пользоваться уважением, каким не пользовался раньше. Несомненно, и жизнь изменится, не будет такой пустой и нищей, какой была раньше.

Озман торопливо скинул с себя грязное белье, в котором провел сорокадневный пост. Теперь он оденет священную одежду факиров. Эту одежду носил сам шейх Адэ. За эту одежду Озмана будут почитать все, а если он умрет, то никто, кроме факиров, не посмеет прикоснуться к нему и снять с него это одеяние.

Шейх Хедэр подал Озману белые бумажные кальсоны, и Озман торопливо натянул их на себя. После этого шейх Хедэр дал ему длинную шерстяную рубаху черного цвета. Она спускалась на четыре пальца ниже колен. Затем с душевным трепетом надел Озман шерстяную куртку. Свята одежда факира, а куртка в особенности. На эту куртку нельзя сесть. Когда факиру приходится садиться, то он должен заботливо подобрать куртку и полы ее закинуть за пояс. Черная шерстяная шапка, сплетенная Озманом из волоса, украсила его голову. Черная шерстяная веревка опоясала стан. Пара обыкновенных башмаков была надета на ноги. И черный магак, как вечное ожерелье, обвил шею и свис на грудь. Этот магак факир не имеет права снимать ни днем, ни ночью и не расстается с ним даже в бане.

Одевание Озмана закончилось машлагом — верхним платьем.

— Теперь, Озман, ты стал факиром! — торжественно произнес шейх Хедэр. — Избегай ложной присяги, не лжесвидетельствуй, не кради, не прелюбодействуй. В сердце и на языке пусть у тебя живет правда, и ты умрешь святым человеком.

Лицо Озмана не могло утаить охватившей его большой радости. Он чувствовал, что поднялся на ступень выше и стал значительнее. Общее внимание и оживление свидетельствовали об этом.

Гостям была предложена пища, и все с жадностью накинулись на нее. У всех был такой вид, как будто совершилось что-то большое и значительное, и это совершившееся изменит к лучшему не только жизнь Озмана, но и жизнь всех присутствующих. И только у одного шейха Юсуфа оставалась на лице прежняя хмурая сосредоточенность. Он смотрел на ликующего, не находящего себе от радости места Оз- мана, и чувствовал, как в душе у него рождается беспричинная ненависть и вражда к этому темному, доверчивому человеку.

Пылают костры около храма Адэ. Пылают они и по склонам ущелья. И всюду, куда ни обращается взгляд, — огни и трепетный свет. Щедро и безжалостно уничтожаются труды кочаков. Праздник начался, и теперь можно быть щедрым. Всем паломникам отпущены грехи. Отпущены грехи — и покончено с жизнью, обогащавшей людей только грехами. Души людей подготовлены к восприятию новой жизни. И все ждут этой новой жизни, легкой, радостной и необычной. Но она почему-то не торопится притти. И нет ничего необычного в тихо плывущем времени. Все также поднимается солнце, греет, а к вечеру скрывается за горизонтом. Приходят темные и холодные ночи. Надо разжигать костры и греться около них. И в новой жизни необычно только то, что нет в ней тяжелого труда, что кто-то избавил паломников даже от заботы о топливе. Дров заготовлено много. Жги их — и празднуй.

И люди празднуют. Недостающее они восполняют своим настроением. Они ликуют без повода и причины. Лица отражают большую радость. Звучит эта радость в их бестолковых криках и в смехе.

Кабана[12] — начальница Факрай[13], суровая старуха, с утра до вечера лепила пилюли из священной земли шейха Адэ.