— Вы не должны говорить с ним об этом в таком месте, где вас могли бы подслушать, — серьезно упрашивала его Винтер. — И он никому не должен говорить о том, кто рассказал ему об этом. Это правда — скажите ему, я уверена, что это правда! Амира рисковала своей жизнью, когда пришла рассказать мне об этом, и я рискую ею, рассказывая вам. Скажите ему об этом.

Она посмотрела ему в лицо и улыбнулась, говоря, но ее глаза были расширены и полны отчаянной настойчивости.

— Я скажу ему, — пообещал Джордж Лоуренс. — Но вы не должны слишком поддаваться тревоге, миссис Бартон. Мы слышим множество таких слухов. В Оуде много недовольных, потому что первоначальная политика была строга без необходимости. Но сэр Генри хочет все это изменить, и чувствую, что и эта туча пройдет, подобно всем остальным. Я думаю, вы не слишком долго были в Индии, но когда вы на себе испытаете наш жаркий климат, вы заметите, что бывают дни, когда обираются тучи и все небо покрыто ими, и кажется, что вот-вот должен хлынуть дождь. И все-таки они расходятся без единой упавшей капли. То же самое будет и в этот раз, вы убедитесь. Все пройдет.

Все пройдет… Все прошло…

В военных поселениях и канцеляриях, в резиденциях и бунгало британских офицеров, в правительственных зданиях и в доме самого губернатора, — где только ни встречались британцы, чтобы поговорить, снова и снова произносились эти утешительные слова. Короткая вспышка в Берхампуре в феврале, более поздний и безобразный взрыв недовольства в Барракпуре — все это стихло, не приведя к дальнейшим волнениям, а люди, которые уже принюхивались к ветру, снова успокоились и соглашались с популярным мнением, что пик общих волнений уже позади и всякая серьезная опасность (если вообще была какая-то опасность, в чем большинство по-прежнему сомневалось) миновала.

Винтер больше не получала новостей от Амиры, но из Дели ей написала Лотти. Эдварда перевели туда из Мейрута по специальному заданию, но жили они не в военном городке, им был предоставлен восхитительный дом в черте города недалеко от кашмирских ворот.

«Я боюсь, мама несколько разочарована тем, что мы не стали жить с ней и с папой, — писала Лотти, — но я так мало вижу Эдварда, что мне хотелось бы иметь его только для себя, когда он свободен. Софи поехала навестить друзей в Каунпур и вернется пятнадцатого числа следующего месяца. Все еще не так жарко, и я начинаю думать, что слухи о жаре в долинах были весьма преувеличены, хотя мне сказали, что это исключительно прохладный год и многие старожилы говорят, что давно уже не помнят такого. Если не станет хуже, то не думаю, что буду слишком стеснена. Мне бы хотелось, чтобы ты приехала и остановилась у меня. Было бы замечательно снова увидеть тебя. Ты обязательно должна приехать в следующий холодный сезон, и только подумай! У меня уже будет к тому времени маленький Эдвард, и я смогу показать его тебе! Я сама никак не могу поверить в это. Мама посылает тебе свой привет…»

Винтер читала письмо и думала об Амире… и о Джордже Лоуренсе. Кто из них был прав?

Вести от Лотти взволновали ее, так как она думала, что, по крайней мере, Лотти была в безопасности. В Мейруте было более тысячи британских солдат, формирующих самый сильный гарнизон во всех северо-западных провинциях, и любая женщина непременно должна была чувствовать себя там в безопасности. Но Дели…

Она написала Лотти, умоляя ее ради ребенка уехать в горы и взять Софи с собой:

«Ты не знаешь, как жарко может стать в долинах, а в этот раз это будет очень тяжело для тебя. Ты должна думать о ребенке. Я думаю поехать в горы в середине мая, и мне будет там так одиноко, так что, если ты приедешь и останешься у меня в гостях и будешь поддерживать мою компанию, ты окажешь мне огромную услугу».

Она написала также и Эдварду, и миссис Эбатнот, прося их о том же и умоляя миссис Эбатнот сопровождать ее дочь — они все проведут жаркие месяцы в бунгало среди сосен, где будет прохладно и приятно. Но Лотти не оставила бы своего Эдварда, а миссис Эбатнот своего Джорджа. Дорогая Винтер слишком добра, но они уверены, что она их поймет. Может быть, Софи навестит ее как-нибудь потом?..

Винтер написала снова и более настойчиво, но не смогла их убедить. «Даже если я скажу им то, что передала мне Амира, они все равно не приедут, — думала Винтер, — потому что не поверят в это. Или будут надеяться, что это неправда, и скоро заставят себя поверить в то, что это невозможно. Я ничего не могу с этим поделать».

В свой последний день перед отъездом из Лакноу она снова в полдень вышла на речную террасу. Теперь было еще жарче, чем в тот день, когда она виделась с Амирой, и даже широкополая шляпа не могла помешать солнцу, которое жгло ее плечи. День был таким же недвижным и беззвучным, как и в тот раз. Даже павлин куда-то пропал. Там была только Винтер со своей короткой, черной тенью на каменных плитах и маленький уж, гревшийся на ступеньках, который с сухим шорохом уполз, когда она появилась.

Прошлой ночью Конвей устраивал прощальный прием. Это была разгульная попойка, длившаяся до самого утра, и его пришлось на руках нести к карете, в которой они должны были совершить обратное путешествие в Лунджор. Он категорически запретил Винтер ехать верхом, сказав, что у него нет желания возиться с ней, если она получит солнечный удар. Но зрелище безжизненной и пропитанной коньяком туши своего мужа, посаженного в карету, оказалось для нее слишком невыносимо, и она приказала оседлать своего коня.

Уезжая, она оглянулась на Каса де лос Павос Реалес. На апельсиновые деревья и лимонные рощи, на гранаты и парки, которые так мало изменились за долгие годы. И думала, как когда-то Сабрина: «Может быть, я больше никогда этого не увижу». Но она не думала об этом с любовью и тоской, как Сабрина. Красивый, мирный дом не имел для нее такого значения, как для Сабрины: в нем не было ни счастья, ни воспоминаний. Они были в Гулаб-Махале, но Гулаб-Махал был закрыт для нее. Он все еще был, как фата моргана — мерцающий мираж. Недоступная луна.

Путешествие в Лунджор было жарким и утомительным, и хотя расстояние было не таким уж длинным, им понадобилось четыре дня, чтобы преодолеть его, потому что лошади быстро уставали из-за жары. Конвей ворчал, ругался и ныл и постоянно утешал себя бренди. Снега на севере таяли, и река стояла выше, чем было в тот раз, когда они пересекли ее, направляясь в Лакноу. На мосту гулко отдавался стук лошадиных копыт, и Оуд остался позади.

Вечером последнего дня апреля комиссар и его жена снова въехали в массивные ворота своего дома в Лунджоре. Двумя часами позже они уже обедали в той же самой теплой компании, которая была у них на свадьбе.

За исключением мистера Джоша Коттара, отправившегося по делам в Калькутту, они все были здесь: Лу Коттар, Крисс и Эдгар Уилкинсоны, полковник Маулсен, майор Моттишам и еще полдюжины остальных.

— Я заранее послал им приглашения, — сказал Конвей. — Я не планировал что-то грандиозное, но что плохого, если мы вместе отпразднуем наш приезд?

— Пока вас здесь не было, это место напоминало морг или молитвенное собрание, — сказала Лу Коттар. — Мне было так скучно, что на моем лице появились две лишних морщинки, а, видит Бог, их и так предостаточно. Большинство твоих подопечных дам не считают меня достаточно порядочной, поэтому без тебя меня очень редко приглашали на вечеринки. Странно, не правда ли? Возможно, они не доверяют своим мужьям! Хотя я не могу понять — почему. Ведь почти все мужья, за редким исключением, достаточно ленивы, чтобы причинить кому-либо вред.

— Кого же ты считаешь исключением, Лу? — спросил комиссар с улыбкой. — Уж не меня ли?

— Ни в коем случае, — миссис Коттар вскинула брови. — Но ты, по крайней мере, устраиваешь более-менее сносные вечеринки во всем Лунджоре.

— Но ведь не только на моих вечеринках тебе было весело, а, Лу? — сказал комиссар, дотрагиваясь до ее руки.

— Ну, это же было, по крайней мере, пять лет назад. Или, может, больше? В те времена ты был большой красивой скотиной. Помнится, я фактически потеряла две ночи, когда спала с тобой.