В этот раз, когда я туда зашла, мне показали квартиру 13 на тринадцатом и четырнадцатом этажах. Просторный вестибюль вел в главную мастерскую, которая представляла собой большую комнату с очень высоким окном, выходившим на север, на 57-ю улицу. Потолок ее был вровень с потолком следующего этажа. На нижнем этаже, позади мастерской, помещалась комфортабельная столовая с раздвижными стеклянными дверями и прилегавшей к ней кухней. Длинный узкий коридор вел в ванную и в комнату для прислуги. Лестница, поднимающаяся на верхний этаж, приводила к другому вестибюлю с отдельным выходом к лифту. Затем были две большие спальни с ванной комнатой посередине. Все устройство квартиры показалось мне идеальным, но что совершенно покорило мое сердце, так это книжные шкафы, доходившие до самого потолка, со стеклянными дверцами, которые можно было запирать. Я представляла себе, что это будет значить для Драйзера. Да, это было место, где мы могли с полным комфортом вести нашу значительно усложнившуюся жизнь.

Но когда я пришла домой и рассказала Драйзеру о квартире, он не захотел даже думать о ней.

– Слишком дорого,- сказал он.

Ливрайт и другие все это время уговаривали его переехать в более приличное место, где он мог бы спокойно жить и работать, и хотя он соглашался с ними, но все же не решался сделать сразу такой прыжок. Однако он выразил желание посмотреть квартиру. Когда он вошел в кабинет и увидел книжные шкафы, я почувствовала, что сердце его растаяло.

– Да,- сказал он,- книжные шкафы замечательные, и я за всю свою жизнь никогда не имел достаточного места для своих книг. Но все же я никогда не сниму эту квартиру. Плата слишком высока.

Таким образом, вопрос отпал, но только на время, потому что несколько дней спустя начались переговоры о заключении им одного договора, который обещал быть весьма выгодным в финансовом отношении. Заметив, что я не проявляю никакого энтузиазма по поводу этой новой удачи, Драйзер с удивлением спросил меня, чем это объясняется. Я сказала ему откровенно о своей уверенности в том, что он все равно не употребит даже небольшой части этих денег на что-либо интересное. Но тут же мне пришло в голову задать ему такой вопрос:

– Если сделка будет заключена, ты, может быть, снимешь квартиру в Родин-Стюдиоз?

Он заколебался, высказывая свои обычные сомнения в успехе предстоящих переговоров, но в конце концов согласился, и я, беззаветно веря в его восходящую звезду, воскликнула:

– Замечательно! Тогда квартиру можно считать нашей! Он сейчас же пошел на попятный:

– Да, но только в том случае, если сделка удастся, и при условии, что ты уговоришь их снизить плату на пятьсот долларов в год.

– Я попытаюсь,- сказала я.

После этого, твердо веря в то, что квартире 13 в Родин-Стюдиоз суждено стать будущим жилищем Теодора Драйзера, я заехала к управляющему домами и добилась некоторого снижения платы. Сделка была удачно завершена Драйзером, и арендный договор был подписан 1 декабря 1926 года; я сразу же пригласила декораторов. Последовавшие за этим недели были сплошным сумасшествием, подлинной оргией планирования, выбора рисунков и узоров, всевозможных разговоров с декораторами, художниками, электромонтерами, мебельщиками и транспортными конторами. Наконец, хаос уступил место порядку, исчезли упаковочные корзины и ящики, и дом, рисовавшийся в моих мечтах, принял реальные формы; в феврале од был готов для въезда.

Летом 1927 года мы приобрели чудесный холмистый, заросший лесом участок земли в Уэстчестерском округе, по соседству с одним из озер Кротон, близ Маунт-Киеко. Над озером, на вершине холма, стояла маленькая деревянная хижина, много лет служившая охотничьим домиком. Мы перестроили ее и превратили в красивый бревенчатый дом с несколькими верандами. Три-четыре подземных источника, из которых мы брали воду, были превращены в бассейн для плавания размером в пятьдесят футов на сто. Он был обложен камнем; к нему спускались четыре ступеньки. Вокруг бассейна росли огромные ореховые деревья, под которыми в жаркие дни всегда была тень и прохлада. Вдоль дороги по границе участка Тедди выстроил каменный забор в 850 футов длиною; по эскизу Уортона Эшерика были сделаны две калитки, на которых была надпись «Ироки», что по-японски значит: «Душа красок». Это был прелестный, живописный уголок, целый ряд лет доставлявший нам много радости; мы провели немало счастливых часов, стараясь сделать его естественную красоту еше ярче.

Тем же летом мы узнали, что «Американская трагедия» запрещена в Бостоне, и Тедди должен был поехать туда, чтобы присутствовать на суде. Проходя по вагонам, он, к своему удивлению, встретил Кларенса Дэрроу.

– Кого я вижу! Куда это вы направляетесь? – спросил Драйзер.

– В Бостон, на суд над вашей книгой,- ответил тот.- Как вам известно, я считаю, что вы написали великолепный роман, и я хочу сделать все от меня зависящее, чтобы защитить его.

Драйзер был очень доволен этой встречей. По дороге они много разговаривали; у них были общие философские воззрения, и оба считали, что в сущности никто из обвиняемых не виновен, если учесть окружающую их обстановку. Дэрроу сказал Драйзеру, что на основе материала «Американской трагедии» невозможно было бы установить вину Клайда.

– Преступление,- сказал он,- обусловлено причинами, которые не всегда можно выявить, установить и легко понять; чтобы не было преступлений, надо уничтожить их причину. Поинтересуйтесь историей любого заключенного, сидящего в тюрьме, и вы увидите, что у него не было иного пути, чем тот, который привел его в тюрьму.

В октябре 1927 года Драйзер получил приглашение приехать в Россию, чтобы он своими глазами мог увидеть достижения Советской республики за десять лет ее существования.

Когда я поняла, что Драйзер склоняется к мысли о поездке в Россию, мне тоже очень захотелось поехать с ним. Но он объяснил мне, что, для того чтобы иметь возможность свободно разъезжать повсюду, в любых условиях, ему нужно ехать непременно одному. Кроме того, наше строительство в Маунт-Киско было в самом разгаре, и кто-то должен был наблюдать за ним.

– Ну, хорошо,- сказала я, не вполне убежденная его доводами,- тогда я, по крайней мере, встречу тебя на обратном пути в Париже или в Лондоне, а ты привезешь мне пару красных русских сапожек.

– Боже мой! – воскликнул он.- Я должен ехать за шесть или семь тысяч миль, для того чтобы привезти красные русские сапожки! Вот зачем там устроили революцию,- чтоб я мог поехать туда и купить красные сапожки! Ну ладно, если они там есть, так или иначе я их достану.

Вскоре из России пришли телеграммы, подтверждающие приглашение, переданное Драйзеру, и гарантирующие выполнение всех связанных с поездкой обязательств, взятых на себя Международной помощью рабочих. Была получена каблограмма от Максима Литвинова, заместителя народного комиссара иностранных дел, в которой говорилось, что Драйзер будет гостем советского правительства.

В ресторане Шварца в Гринвич-Вилледж был устроен прощальный обед, на котором присутствовало большое общество. Гости произносили напутственные речи. Драйзер ответил им, хотя в то время для него не было ничего труднее, чем выступить с публичной речью,- он просто физически страдал от этого, и в тот вечер, видя, как он нервничает, я страдала вместе с ним. Только после того как он вернулся из России и почувствовал настоятельную необходимость рассказать обо всем, что он видел, Драйзер преодолел в себе эту робость и, в конце концов, стал превосходным оратором.

После обеда мы все отправились на пароход; красивая каюта Драйзера оказалась заваленной цветами и подарками.

На пароходе нас окружила толпа репортеров, и в два ряда выстроились фотографы. Начались нескончаемые шутки, смех и суета, пока в одиннадцать часов не прозвенел звонок, возвещавший, что всем провожающим пора сходить на берег. Тедди, наконец, остался один, а мы сошли на мол и долго еще махали вслед отчалившему пароходу.