Когда книга была закончена, Драйзера обвинили в том, что он украл сюжет своего романа из газет. Более того, его обвинили в отсутствии оригинальности, в том, что он рабски копирует сюжеты своих трагедий, вместо того чтобы их создавать.
На это он ответил: «Никто не создает трагедий – их создает жизнь. Писатели лишь описывают их. Ведь если на то пошло, Гёте скопировал своего Фауста с доктора Фаустуса, и поэтому, согласно канонам критиков, его следовало бы привлечь к ответственности за кражу сюжета старинной легенды, имевшей около десятка вариантов по всей Европе. А как быть с Шекспиром? Его тогда следовало бы обвинить в краже сюжетов «Антония и Клеопатры», «Юлия Цезаря», «Венецианского купца» и, по существу, сюжетов всех без исключения пьес, написанных им. То же самое можно сказать в отношении Киплинга и его индийских рассказов».
Позднее, когда преступления подобного рода повторились, Драйзера обвинили в поощрении убийств! Одно такое дело слушалось в 1931 году (дело Кейна), и в вещах убийцы был найден экземпляр «Американской трагедии». После этого Драйзера буквально засыпали письмами и телеграммами с просьбой объяснить этот факт. Считает ли он себя виновным в провоцировании убийства, спрашивали авторы писем.
В это время Тедди находился в округе Харлан (штат Кентукки), расследуя волнения, происходившие на местных рудниках. Жизнь его самого находилась в опасности. Все же он принял репортеров и сказал им, что, по его мнению, причина преступления коренилась не в его романе, не в деле Джиллета – Браун и не в одном из всех тех типичных дел, которые он изучил, а в навязчивой идее разбогатеть, преследующей американцев, в их страхе перед нищетой и в решимости достигнуть богатства – если надо, то и с помощью убийства.
Здесь я опять хочу сослаться на рукопись Драйзера «Американские трагедии» и привести из нее цитату:
"В связи с вопросом о психологической или мистической способности идеи, содержащейся в книге или встречающейся в жизни, вызывать аналогичные ей действия, я приведу случай с покойным Стюартом П. Шерманом, бывшим некогда преподавателем литературы в Иллинойском университете в Эрбане (штат Иллинойс), а позже литературным критиком «Нью-Йорк геральд трибюн».
Я впервые услышал о Шермане от одного из редакторов газеты «Индианаполис стар» (имя его я сейчас не могу припомнить). Он рассказал мне, что прежде чем стать редактором «Индианаполис стар», он работал ассистентом у профессора литературы Шермана в Эрбане. И этот самый Шерман добился его увольнения именно из-за меня и моих книг! Дело было так. В 1913 или в 1914 году, сказал он, ему попалось несколько моих книг; прочитав эти книги, он стал с жаром их пропагандировать, обсуждая на занятиях со своими студентами и рекомендуя для чтения; позже, по его словам, многие первокурсники и второкурсники превратились в «драйзеровцев»; в университетской газете появилась заметка на эту тему, привлекшая внимание профессора Шермана и сильно его обеспокоившая. Он ведь был тогда начальником моего молодого редактора.
«Однажды,- рассказывает этот человек,- Шерман зашел ко мне в аудиторию и спросил меня, кто такой Драйзер. Какие книги он написал? Почему я отзываюсь о нем так восторженно? И затем, узнав, что у меня имеются «Сестра Керри», «Дженни Герхардт», «Финансист» и другие, попросил одолжить их ему и унес книги с собой. Несколько недель спустя у меня начались неприятности, так как он снова пришел ко мне и сказал, что считает книги неприличными, более того – не заслуживающими того внимания, какое я им уделял. Они вульгарны, грубы, аморальны и подрывают все лучшие тенденции в нашей литературе, и он лично собирается выступить по этому поводу против Драйзера».
Он даже указал своему ассистенту, что предпочел бы, чтобы на лекциях больше не упоминалось о Драйзере, если только речь не идет об осуждении его. Но так как этот молодой редактор держал себя чрезвычайно смело и даже вызывающе и продолжал обсуждать со студентами мои книги, он был уволен.
Вот каким путем я впервые услышал о Ш'ермане и его отношении ко мне. Но вскоре после этого в нью-йоркском журнале «Нейшн» появилась статья на четырех страницах, анализирующая мои книги и нападающая на них в столь энергичной и резкой форме, что журнал впоследствии официально принес мне извинения. Я сохранил его письмо. Это была, как заявил редактор, своего рода «травля» со стороны Шермана. Меня же все это только занимало, так как я знал, что столь яростные нападки, да еще в таких крупных масштабах, могут лишь вызвать дискуссию, и вероятно, благоприятную для меня. Я сказал себе: «Этот человек, по всей вероятности, принесет мне больше пользы, чем самые восторженные мои поклонники. Он слишком консервативен и слишком криклив».
И действительно, с немалой для меня выгодой он продолжал громить меня, примерно так, как в свое время Лютер громил католическую церковь. Я был для него порождением дьявола. Время от времени в газетах в различных районах страны попадались выдержки из его статей с отрицательной оценкой моих книг. Он затмил всех самых яростных моих противников и в конце концов стал среди них своего рода лидером, словно, прежде чем самим критиковать меня, им хотелось посмотреть, насколько свирепо раскритикует меня он. И, в конце концов, верьте или не верьте, благодаря моим книгам он настолько выдвинулся, что его пригласили в «Нью-Йорк гералд трибюн» заведовать не то литературной страницей, не то отделом. И с этого момента почти каждую неделю вплоть до самой его смерти в 1926 году он непрерывно писал обо мне и ни разу, кроме одного случая, не отозвался положительно.
Это единственное «кроме» произошло где-то между январем и мартом 1926 года, после того как я выпустил «Американскую трагедию». В то время мой издатель Ливрайт и доброжелательно настроенные ко мне критики были уверены, что на этот раз он создаст своего рода критический шедевр, то есть раздраконит меня, как никогда в жизни.
Однако, к моему искреннему и глубочайшему изумлению, он совершил поворот на 180 градусов, «перекувырнулся через голову», как выразился один критик, и перешел в мой лагерь. Короче говоря, вся его статья была посвящена анализу силы воздействия моей книги на читателей, и в основном он хвалил ее. Частным образом я узнал, что книга действительно произвела на него большое впечатление, и можно было ожидать, что с этого момента он будет относиться ко мне более благосклонно. Я решил, что добился его обращения на путь истины, но считал вполне вероятным, что, если он будет продолжать в том же духе, его выступления в мою пользу окажутся гибельными для его карьеры.
Насколько я был прав в своем предположении, мне так никогда и не удалось узнать. В том же году, в июле или в августе, Шерман после происшедшей в нем странной перемены отправился проводить свой летний отпуск куда-то на озера, кажется, на север Нью-Джерси или в Пенсильванию. Не прошло и нескольких дней, как все нью-йоркские газеты были полны сообщениями о его внезапной трагической смерти. И здесь мы подходим к наиболее любопытной части всего этого эпизода, которая, как мне кажется, имеет какую-то психологическую связь с его прежним отношением ко мне и с происшедшей в нем переменой. В газетах сообщалось, что, хотя он был женат- жена его находилась в то время, кажется, на побережье,- он отправился в это летнее путешествие к озерам с молодой девушкой, считавшейся его знакомой. Во время их прогулки по озеру, на небольшом расстоянии от берега и в хорошую погоду, лодка перевернулась, и оба они утонули.
Я могу привести точный текст одного из газетных сообщений: «По-видимому, он хотел оказать помощь девушке, но она утонула; тогда он, вероятно, пытался спастись сам, ухватившись за перевернутую лодку, но, прежде чем смог это сделать, также пошел ко дну».
Мой друг Чарлз Форт сказал бы (и он действительно сказал это), что трагический конец Шермана был психологически подготовлен аналогичным концом Роберты Олден, которую он так жалел."
____________________
