Наряду с тем, что не было сказано или зафиксировано, наблюдатель заметит и то, чего не было сделано. Человека, знавшего о том, что «Корона» была благополучно вынесена из синагоги целиком, то есть, в сущности, от погрома не постарадала, а именно синагогального смотрителя Ашера Багдади, не допросили ни разу, даже много лет спустя, когда президент Израиля с энтузиазмом искал пропавшие листы. А ведь Багдади жил рядом, в Тель-Авиве.
Это молчание в первые месяцы пребывания «Короны» в Израиле не может не удивлять. Вторая странность – необычное поведение Шломо-Залмана Шрагая, главы Отдела Алии. По официальной версии, Шрагай получил «Корону» 23 января 1958 года и на следующий же день отнес ее президенту. Позже оба они единодушно сошлись на этой исправленной дате, и она зафиксирована в книге, выпущенной Институтом Бен-Цви. Однако если тот факт, что «Кодекс» был передан президенту Бен-Цви 24 января, можно считать достоверным, то к Шрагаю он попал не за день до этого, а 6 января, на семнадцать дней раньше, что согласуется с его собственным свидетельством в суде.
Бен-Цви годами пытался вызволить «Корону» из Сирии, а Шрагай заявил, что он две неделю продержал ее у себя, даже не сообщив президенту о ее получении. Как мы видим, эта история вскоре была подчищена, и в конечном счете Шрагай вообще ушел в тень; в книге, опубликованной Институтом Бен-Цви, его имя упоминается лишь вскользь, и о его роли в той истории не говорится вообще. «Изъятие» Шрагая все упростило до предела: алеппские евреи переправили книгу в Израиль и отдали ее президенту. Такова официальная версия, позволившая обойти неудобный эпизод с «религиозным человеком» и судебным разбирательством. Это стерло и семнадцатидневный промежуток времени, в течение которого глава Отдела Алии утаивал «Корону» от президента страны.
Возникает ощущение, что Шрагай вместе с другими влиятельными официальными лицами что-то знал и скрывал. «С “Короной” есть определенные сложности, – написал Шрагай в 1964 году в письме к президенту Еврейского университета, копия этого письма была направлена президенту Израиля[41]. – Человек, который привез книгу в Израиль, сейчас проживает в Соединенных Штатах, он уже не в силах с собой совладать, несмотря на все мои успокаивающие письма и наши с ним беседы. – Человеком, проживающим в Соединенных Штатах, был Фахам, и он угрожал обнародовать нечто, что было ему известно. – Очень боюсь, – пишет далее Шрагай, – как бы это дело не открылось и не обернулось громким мировым скандалом». И добавляет, что его письмо продиктовано отчаянием.
Деталей в письме нет, нет и объяснений, о чем речь. Шрагай был слишком осмотрителен, а получатели его послания явно не нуждались в объяснениях. Шрагай, который десятки лет был погружен в израильскую политику и помог организовать иммиграцию сотен и тысяч людей, не был новичком, и его не легко было вывести из себя; слова «громкий мировой скандал» и «отчаяние» не были для него типичными. Что-то случилось с «Короной», пока манускрипт был у Фахама – нечто серьезное, что могло привлечь внимание самой значительной фигуры в израильском научном мире – президента Еврейского университета, а также президента страны. Это было что-то не подлежащее разглашению, и люди самого высокого ранга хотели сохранить тайну. Им это удалось, и мы можем лишь догадываться, о чем шла речь.
Возможно, секретом Фахама было то, что нам уже известно: его помощь правительству в захвате книги. Трудно, однако, предположить, что торговец решил бы усложнить себе жизнь, привлекая внимание к своим действиям; к тому же, хотя эта история успешно скрывалась в последующие десятилетия, в свое время она не представляла собой тайны, и уж точно не для алеппской общины. Мне кажется, что Шрагай имеет в виду то, что произошло с книгой, пока она была на хранении у Фахама – за три месяца, прошедшие между днем, когда ему передали «Корону» в Алеппо, и до момента, когда он отдал ее израильтянам в хайфском порту. Мы можем также предположить, что случившееся как-то связано со Шрагаем: иначе зачем бы главе Отдела Алии пытаться успокоить Фахама и писать это письмо? Ответственность за «Кодекс», как мы теперь знаем, легла на Шрагая вскоре после того, как этот манускрипт пересек турецкую границу.
Роясь в Государственном архиве в Иерусалиме, я нашел три написанных от руки листка. Документ этот не подписан, но его содержание указывает на то, что это первое сообщение Фахама президенту Бен-Цви после прибытия в Израиль. Никогда раньше я не видел ссылок на этот документ. Прежде чем коснуться чего-то, связанного с «Кодексом», или с Алеппо, или с его опасным (как он его назвал) путешествием, Фахам захотел рассказать президенту нечто другое. Там, в частности, написано: «Вот что известно про Эль-Камышлы [имеется в виду один из городов на сирийско-турецкой границе] и про ограбление иммигрантов евреем по имени Сило и работниками Еврейского агентства. Сило взял 11 000 турецких лир у Фахама вдобавок к тому, что забрал у других».
Человек, перевозивший в Израиль «Корону», утверждает, что по дороге был ограблен израильским агентом. Именно это Фахам захотел сообщить президенту в первую очередь. Тот, кто писал протокол, подчеркнул в тексте эти короткие фразы; и далее свидетельство Фахама продолжается на двух с половиной страницах, на которых этот инцидент больше не упоминается. Никаких ссылок на хищение какой-либо части «Кодекса». И нет никакого другого документа, где Фахам коснулся бы этого вопроса.
Я стал наводить справки по поводу Сило. Ицхак Заафрани, сын одного из алеппских раввинов, которые отправили «Корону» в Израиль, сообщил, что это был резник, торговец кошерным мясом, который, пройдя обучение в Алеппо, был послан заниматься ритуальным убоем скота в Александретте. Были сомнения, строго ли он соблюдает все правила, сказал Заафрани, и достаточно ли остры его ножи – важнейшее требование к резнику, который должен забивать скот безболезненно; были люди, не соглашавшиеся есть мясо животных, которых он забил. Одна старая женщина из Алеппо, которая сбежала из Сирии в 1956 году и сейчас живет в Тель-Авиве, выразилась в том же духе. Сило помог сбежать многим алеппским евреям, и тем не менее община вроде бы не вспоминала о нем с той признательностью, какую можно было ожидать. Мне показалось, что, когда речь заходила о его религиозности, люди, соблюдавшие традиции, говорили о нем как о человеке с плохой репутацией.
Как-то вечером я шел по улице Тель-Авива с Эзрой Кассином, детективом-любителем, расследующим историю «Короны». У нас с ним вошло в привычку часами строить версии пропажи частей манускрипта и потом искать в них дыры. В этот раз мы заговорили про Александретту. Мимо нас шли прохожие, обычная тель-авивская смесь из парней с козлиными бородками во вьетнамках и девушек в майках. Нам повстречался низенький пожилой человек в старом синем костюме и маленькой черной шляпе, который выглядел гостем из другого мира. Леон Нафтали, так его звали, был родом из Алеппо, Эзра знал его по синагоге. Ему было семьдесят четыре года.
– Напомни мне, как ты выехал из Алеппо, – сказал ему Эзра, когда тот остановился поболтать.
– Через Александретту, – ответил Леон, – в сорок девятом году.
– А ты встречался с человеком по имени Сило? – спросил Эзра.
– Еще бы!
Нафтали с матерью были довольно состоятельными людьми, и они устроили себе паспорта, позволявшие им легально покинуть Сирию, рассказал он мне, когда я позже взял у него интервью в его доме. Его братья уже сбежали, а отец умер. В декабре 1949 года они с матерью доехали на автобусе до сирийско-турецкой границы и затем до Александретты и там спросили, где находится лавка Сило. Им еще раньше сказали, что представитель Израиля пристроит их на несколько дней и организует проезд до Хайфы. У матери Нафтали была с собой сумка с дорогими украшениями и несколькими серебряными бокалами для кидуша, из которых семья из поколения в поколение пила вино, благословляя субботу. Сило сказал им, что держать при себе такие ценные вещи рискованно – турецкие чиновники могут все это отобрать, и предложил оставить сумку у него, пообещав принести ее им на корабль перед самым отплытием в Хайфу. Они согласились и, когда корабль готовился к отплытию, все ждали и ждали Сило. Но он так и не появился. Нафтали и мать этого так и не забыли.
