После нескольких часов, проведенных в море, Бахийе подняли из лодки, и она поплелась по колено в воде к берегу, точь-в-точь такому же, как недавно ими покинутый. Их встретили мужчины в синей рабочей одежде, которые раздали прибывшим беглецам одеяла и напоили их горячим чаем. А еще угостили маринованной селедкой, восточноевропейским деликатесом, решив, видимо, что проявляют таким образом особое гостеприимство. Бахийе, выросшей на сырах и пряностях, это угощение показалось отвратительным. Алеппо она больше не видела ни разу в жизни.
Двенадцатилетняя Бахийе Багдади была одной из ста тысяч беженцев из Европы, Северной Африки и Ближнего Востока, которые в тот год, в самый разгар войны с арабами, влились в Государство Израиль. В конечном счете почти всех евреев, проживавших в арабских странах – от франкоговорящих представителей среднего класса из городов на средиземноморском побережье до целых кланов из опустошенных деревень внутренних областей Марокко и Ирана, – оттуда изгнали, и две трети из них прибыли в Израиль. В большинстве своем это были бедняки; евреи побогаче предпочли Европу и Америку. Израильские иммиграционные агенты подвозили их к зафрахтованным самолетам, ожидавшим на взлетных полосах где-нибудь в пустыне, или же к судам, которые прятались в темных бухтах вдоль североафриканского побережья, а потом везли беглецов в залитый солнцем хаос выбранной ими новой страны.
У новоприбывших в Израиль было мало общего с европейскими евреями, прежде составлявшими большинство. Некоторые лидеры Израиля, стараясь обеспечить новых репатриантов жильем, одеждой и работой, тем не менее видели в них людей второго сорта, необходимых молодому государству главным образом потому, что желанные человеческие ресурсы из Европы сгинули в Катастрофе. Эти лидеры, по стандартам тех лет, были склонны к обобщениям и поверхностным суждениям о новых, включая и европейских, репатриантах. В одном из правительственных документов говорилось, что европейские иммигранты ленивы и неприспособлены к физическому труду; сирийцы, иракцы, персы и ливийцы «в основном здоровы», а иммигранты из Северной Африки – «люди в большинстве своем неимущие, вспыльчивые, неорганизованные и националистически настроенные», а также отличающиеся «низким культурным уровнем». Выходцы из Турции представляли собой «хороший человеческий материал», а йеменцы казались «сообразительными». Один из членов кнессета, израильского парламента, полагал евреев из арабских стран «людьми Средневековья». На пике иммигрантской волны непосредственно после образования Государства Израиль Министерство иностранных дел направило меморандум своим представителям, в котором указывало, что новые поселенцы прибывают главным образом из стран Ближнего Востока. «Это повлияет на все аспекты жизни в стране, – говорится в меморандуме, а затем авторы этого документа предостерегают: – Для сохранения культурного уровня страны требуется поток иммигрантов с Запада, а не только из отсталых левантийских стран». Один из ответственных чиновников Еврейского агентства, отвечающего за иммиграцию, заявил: «Возможно, это не те евреи, которых нам бы хотелось видеть в нашей стране, но мы вряд ли можем сказать им, чтобы они не приезжали». Тем не менее, несмотря на все опасения и предрассудки, сколько-нибудь заметных ограничений иммиграции не последовало; Израиль прилагал все усилия, чтобы в него как можно быстрее въехало как можно больше евреев из любой страны, и старался абсорбировать новых граждан наилучшим образом.
Примерно в то время, когда Бахийе совершила свой «прыжок», на стенде возле алеппского кафе «Шика» появилось объявление со списком юношей, подлежащих мобилизации в сирийскую армию, в том числе евреев, которые официально считались сирийскими гражданами и не освобождались от армейской службы. Одним из них был семнадцатилетний Рафи Саттон, тот самый отставной разведчик, который повстречался мне уже стариком.
К этому времени Рафи уже успел насмотреться на то, как молодые мусульмане маршируют и разъезжают в открытых грузовиках по улицам города, перед тем как, исполнившись энтузиазма, отправиться на войну в Палестину. Многие из них жили по соседству с Рафи, и он их хорошо знал. Они то и дело стреляли в воздух, носили клетчатые платки на головах и занимались строевой подготовкой на футбольном поле возле его дома. По мере того как война продолжалась и оборачивалась для Сирии не лучшим образом, в Алеппо стали появляться солдаты в бинтах и на костылях, возвращавшиеся домой в пробитых пулями джипах и грузовиках.
В мае 1949 года Рафи, как ему было назначено, явился на призывной пункт. Он слышал рассказы о том, что ждет в армии еврейских солдат, и, выйдя на улицу с новеньким военным удостоверением и обозначенной датой мобилизации (через несколько недель), поклялся себе, что найдет выход из создавшегося положения.
Семейство Рафи поселилось в Алеппо четыре с половиной столетия назад, после изгнания евреев из Испании. То, что они родом из Испании, отражено в их фамилии, в ее оригинальной, а не англизированной версии – Сетехон. Среди изгнанников из Испании, гласит семейная история, был раввин Сетон. Он добрался до одного из портов, где ему пришлось решать, куда ехать дальше. Известный в то время мир далеко на запад не простирался; сравнительно близко находился Гибралтар и то, что христианские ученые называли finis terrae, краем земли, с неизвестными морями за ним. Поэтому раввин решил двинуться на восток. Он был наслышан про город, что находился за восточным краем Средиземного моря, где евреи будто бы жили тысячи лет. Алеппо был светлым маяком для человека, который имел лишь узелок с пожитками, сверток книг, жену и кучку лишенных крова детишек. Чтобы задобрить провидение во время путешествия по грозному морю, он вставил в середину своей фамилии еврейскую букву ה (хе), обозначающую имя Бога. Как говорится в Книге Бытие, Бог проделал такое же с сыном идолопоклонника Аврамом, превратив его в Аврахама. Сетон же переделал свою фамилию в Сетехон, что, как он надеялся, должно было помочь его семье благополучно добраться до нового дома. И когда так и случилось, он наверняка гордился своей предусмотрительностью.
А теперь потомки этого раввина снова двинулись в путь. Для Рафи он начался со стоянки такси перед отелем «Барон», известной достопримечательностью, где некогда останавливался знаменитый Лоуренс Аравийский и провела какое-то время Агата Кристи, когда писала «Убийство в “Восточном экспрессе”». Евреи, как правило, таксистами не работали, но было одно исключение: человек по прозвищу Уфо, служащий компании «Аль-Карнак такси», работал на трассе Алеппо – Бейрут. Рафи отыскал его возле «Барона» в толпе таксистов и разных темных личностей.
Граница между Южной Сирией и Ливаном, откуда открывается прямой путь на Бейрут, строго охраняется, сказал таксист. Он предложил въехать в Ливан с севера, двигась по прибрежному шоссе в направлении Триполи[15], где машин меньше и охрана не столь строгая. Рафи должен был надеть белую вязаную шапочку и длинную, до пят, рубаху, чтобы не отличаться от арабов, и поклажи не брать. Они выедут в такое время, когда никто не заподозрит в нем еврея, – в субботу, поскольку в этот день евреям запрещено переезжать с места на место. Рафи никогда не нарушал святость субботы, и теперь от одной этой мысли почувствовал себя плохо.
Тем не менее в последнюю субботу мая, в пять часов утра, Уфо припарковался возле мечети, неподалеку от дома Рафи. Выключил фары и постучал к нему в дверь. Отец, благословляя, прижал руку ко лбу сына. Мать плакала, сестра послала с порога короткое прощание. В такси уже сидело два молодых еврея. Они сняли с себя европейскую одежду и надели арабскую. Первый солдат, которого они повстречали на контрольном пункте на окраине, задал несколько вопросов и помахал – проезжайте. Чтобы убить время, они остановились в каком-то поселении около шоссе – таксист хотел подъехать к границе уже в темное время. Потом они продолжили путь, двигаясь вдоль побережья. Было около полуночи, когда машина приблизилась к ливанской границе. Пограничный пост располагался в паре сотен метров на склоне холма. Огни не горели.
