– Доктор, почему вы решили, что он кореец? – спросил санитар, придерживая капельницу.

– Капитан милиции дала мне его данные. А фамилия Кан – корейская. У меня в детстве был друг с такой же фамилией, кореец.

– Доктор, вас вызывают, – протянул ему рацию водитель.

– Степушка, ты гони быстрее, тут одной капельницей не поможешь, – попросил врач водителя.

– Это центральная. В Приморскую ехать нельзя, – раздалось по рации.

– Это еще почему? Пусть готовятся там к приему пострадавшего, – ответил врач.

– Семнадцатый, я вам говорю, что нельзя. Ваш пострадавший, Станислав Иванович Кан, – бывший морской офицер. Так что везите его на Лесной, в военно-медицинскую академию. Там вас уже ждут.

– Говорит семнадцатый. Боюсь, не довезем, – докладывал врач.

– Его еще сможет принять Свердловка, но это от вас далеко. Так что везите в академию.

– Центральная, понял. Едем в ВМА, – принял решение врач. – Степан, слышал? Гони на Лесной!

– Я уже повернул, док. Не беспокойся! Через тридцать минут будем на месте!

Катя рыдала в машине матери.

– Доченька, успокойся. Все будет хорошо, вот увидишь.

– Мама, поворачивай налево! Смотри, «скорая» свернула влево.

Голубой маяк несущейся впереди «скорой» действительно уходил в левую сторону. Тикова притормозила на перекрестке и тоже круто взяла влево.

– Мама, почему они везут его в центр?

– Видимо, Приморская переполнена.

– Мама, позвони, узнай, может, ему совсем плохо.

– Катя, перестань паниковать! С ним все будет нормально. Вот уж не думала, что ты так влюбишься.

– Мамуля, мы уже говорили на эту тему. Сейчас я думаю только о Стасе. Лучше бы я была на его месте.

Тикова покосилась на дочь:

– Не говори глупостей: если бы ты открыла дверь, и эти пьяные финны попробовали бы тебя изнасиловать, то он бы их расстрелял на месте. Я проверила карабин – обойма полная.

Наконец они въехали в город. Улицы были пусты, и только с протяжным воем сирены неслась вперед машина «скорой помощи», а за ней, не отставая, – машина капитана Тиковой. Тикова включила рацию на милицейской волне:

– Седьмой, седьмой, как слышите? Прием!

– Двадцать второй, это вы?

– Седьмой, это двадцать второй, слышу вас на четверку.

– Двадцать второй, слушаю вас.

– Седьмой, «скорая» едет в центр. Почему изменили маршрут?

– Двадцать второй, потерпевший – бывший морской офицер. Он обслуживается только в Свердловке[18] или в Военно-медицинской академии. Поэтому его везут на Лесной, в ВМА.

– Седьмой, спасибо. Мы уже подъезжаем.

– Двадцать второй, позвоните из больницы – Гаврилов хочет с вами поговорить.

– Седьмой, вас поняла. Конец связи, – Тикова выключила рацию.

На улице прибавилось транспорта и горожан. Рабочий Ленинград готовился к утренней смене.

– Катя, под тобой мигалка. Открой окно и поставь ее на крышу машины.

«Жигуленок» с включенной сиреной и мигалкой рванул вперед по трамвайным путям. Капитан Тикова обогнала «скорую» и понеслась впереди, предупреждая остальной транспорт. Через несколько минут обе машины подъехали к отделению «скорой помощи» Военно-медицинской академии. У дверей их уже ждал военврач с санитарами и носилками.

Кана быстро перегрузили на носилки и увезли.

– Катя, пойдем в приемную. Нас дальше не пустят, здесь моей власти мало. В академии в основном обслуживают полковников и генералов.

У крыльца стоял «мерседес». Ваня, увидев мать и дочь Тиковых, вышел из машины.

– Вань, как ты догадался, что мы приедем в академию, и еще быстрее нас оказался тут? – удивилась Тикова.

– На телефон в машине позвонил Гаврилов и сказал мне, что Станислава Ивановича везут в академию. Я так и думал, что его сюда повезут. В прошлый раз, когда у него был аппендицит, пока спорили, куда его везти, начался перитонит. Шесть часов шла операция тут, в академии.

– Ты – молодец! Так быстро приехал… – похвалила Катя.

– Оставайтесь у машины. Я схожу в приемную, – Тикова скрылась за дверями приемного покоя.

– Катя, я рассказал Гаврилову все, как ты говорила, только добавил, что я тоже был с вами в коттедже. В момент нападения я был в туалете, и стрелял я.

– Но пострадавший финн скажет, что стреляла я.

– Нет, не скажет. Они ведь сразу рванули из Ольгино. Часа через полтора в Выборге в больницу обратился водитель финской фуры с оторванным пальцем правой руки. По его словам, травму он получил при замене баллона колеса.

– А может, это другой водитель финн?

– Ну как же – другой, если палец его оторванный здесь. Я его нашел.

Ваня развернул газету «Смена». Прямо на портрете бывшего секретаря Ленинградского обкома КПСС товарища Г. Романова лежал окровавленный палец с черной грязью под ногтем.

– Ваня, гадость какая! Выкинь подальше!

– Ты что, Катя, это же вещдок! Гаврилов сказал, что наш КГБ возбудил дело. Еще неизвестно ведь, что будет с шефом.

– Надо у мамы забрать его пистолет.

– Пусть твоя мама сама решит, что делать с ним. А кстати, Катя, кто тебя научил обращаться с оружием?

– Вань, я же дочка офицера милиции, и мне было десять лет, когда я начала стрелять у мамы в тире. Мама и научила.

Из приемного покоя вышла Тикова и подошла к машине.

– Он сейчас на операционном столе. Будем ждать.

– Мама, что с ним будет? – Катя разрыдалась.

– Катя, я всегда учила тебя выдержке. Возьми себя в руки! Надо ждать. Мы сейчас ничем ему не поможем. Ваня, ты оставайся здесь. Если что, позвонишь Гаврилову, а мы поедем в управление.

– Хорошо. Буду держать с вами связь через Гаврилова.

– Я хочу остаться с Ваней! – воскликнула Катя. – Может, потом пустят к нему.

– Доченька, после операции к нему еще сутки никого не пустят. Давай, поехали. Немного отдохнешь, потом вернемся обратно.

Валентина убедила дочь, и они уехали в управление.

Утренний развод уже закончился, и начальник РУВД Гаврилов сидел в своем кабинете, просматривая ночную сводку по городу. Но думал он о другом: «Как там проходит операция? Профессор Сенченко борется за жизнь Кана уже второй час». Рано утром ему позвонил сам генерал Шевцов:

– Александр Васильевич, мне доложили, что ночью было совершено нападение на нашего спонсора, и что он доставлен в ВМА в тяжелом состоянии.

– Так точно, товарищ генерал-майор, – отрапортовал Гаврилов Шевцову.

– Ты там проконтролируй, чтоб академики вылечили парня! И держи меня в курсе. Насчет финнов: ими занимается шестой отдел на Литейном. Мне звонил полковник КГБ Молин и просил разрешения с тобой пообщаться. Как только побеседуете, дуй ко мне – покумекаем вместе.

– Понял, товарищ генерал-майор.

– Все. Будь здоров! Смотри, за парня отвечаешь головой!

Гаврилов беспокоился еще больше, чем Шевцов. Он знал Кана много лет и сейчас вспомнил, как впервые увидел его.

Гаврилов тогда был начальником отделения милиции Фрунзенского района. Он, еще совсем молодой капитан милиции, искал средства, чтобы отремонтировать свое отделение, но хозяйственники в управлении поставили их в очередь на три года.

– Да через три года нам будет не войти в туалеты! Стены осыпаются, трубы текут, – возмущался молодой капитан.

– У нас не хватает денег на оружие и транспорт, а ты со своим ремонтом! Да наши оперативники скоро будут ходить на дежурство только с резиновыми дубинками, – в свою очередь возмутился начальник хозяйственной части управления подполковник Скаргин. – Если спешишь, то делай ремонт своими силами.

– У меня работают оперативники, а не шабашники, – не унимался Гаврилов. – Операм надо преступников ловить, а не ремонтом заниматься.

– Вот иди и лови преступников! Жди своей очереди. Ты у меня не один.

В сентябре однокашник Гаврилова по училищу Лазарев пригласил его на рыбалку в Карелию с ночевкой. Круг рыбаков в основном был из бывших офицеров – там, за наваристой ухой у костра, Гаврилов и познакомился с Каном. Сидели вместе у воды с удочками, разговаривали, вспоминали былое. Молодой лысоватый кореец произвел неплохое впечатление на Александра Васильевича. После рыбалки Гаврилов позвонил Лазареву: