Он мне, чем еще запомнился, этот добряк, Смит. Что не чурался и как–то спокойно и без надрыва общался. Не то, что я испытал через несколько дней после его отъезда.
Летающий транспорт
Каждое утро, как только мы приступали к работе, мимо нашего ангара пробегал какой–то спортсмен. Белый мужчина в кроссовках, спортивных трусах и майке. Никаких дверей, ворот не было, все у нас открыто, и я уже не раз видел, как он, пробегая, смотрел на наш вертолет и запоминал, как мне показалось тогда, чем мы тут занимаемся. Спросил Маусэя, а он говорит, что это французские пилоты с президентского вертолета. Они попеременно работают летчиками, две недели живут и летают, а потом улетают на неделю домой в Париж. А русские летчики их сменяют, но никуда не улетают, так и сидят в гостинице, смены своей очередной дожидаются. Меня это сообщения обрадовало, так как мы уже оставались впятером, и хотелось нового общения. Тем более со своими, да еще летчиками. Попросил Моусея с ними переговорить и договориться о встрече. Но он как–то с прохладцей к моей просьбе отнесся. Я стал настаивать, а он мне ответил, что с ними ему не договориться. Сам сходи и переговори. На том и решили. На другой день, улучшив минутку, пошел вдоль рулежки к ним, в ангар, что был вовсе не рядом с нами, а через несколько сотен метров. Пока шел, вижу, как на эту же рулежку, по которой иду, заворачивает самолет Ан‑24 с камбоджийским экипажем. Я и опомнится, не успел, как они уже рядом оказались. Чуть не задавили, оглушил меня грохотом винтов своих двигателей. При этом я на кабину глянул и увидел мельком, как чье–то любопытное и явно русское лицо мелькнуло за стеклами пилотской кабины.
Подошел к ангару, где стоял вертолет Алуэт французский, а они его как раз выкатили и возились рядом. Я подошел, объяснился, что мол, русский и камбоджийцам помогаем, что тут рядом работаем, и пусть передадут сменщикам русским, что я о них спрашивал, хотел бы с ними встретиться. Те послушали, пообещали передать. Постоял, посмотрел, как они крутились. Развернулся и назад. А тут опять, этот самолет попадается мне навстречу. И шустро так мимо меня с ревом движков катится. Я опять глянул и снова увидел лицо пилота, а тот мне в приветствии рукой помахал. Ну и я ему тоже. Привет, мол.
Этот самолет был явно гражданский. Я по номеру и эмблеме видел, что он Камбоджийской авиакомпании, но экипаж, как я понял, явно подрабатывал, потихонечку перевозил солдат. Вот тех, что в нашем ангаре стояли и ожидали посадки. И пока мы днем обедали, отдыхали, в отъезде были, он подруливал к ангару и забирал солдат. Куда и зачем они летали, я не спрашивал. Понимал, что война идет. Как–то раз приехали и видно, что только погрузка закончилась. Очередная партия военных улетела, а по ангару остались разбросанными, где рожок от автомата, где гильзы, какие–то тряпки, шлепанцы. Не раз мы уже видели, что у многих солдат ноги босые. Говорили, что им все выдали, а они, кто в карты их проиграл, кто пропил. Что с них взять, одним словом солдаты! Мы даже гранатомет обнаружили, что те вояки забыли в ангаре. Вот как они воевали!
Кстати все время через наш ангар их все гоняли и гоняли, этих нелепых и перепуганных солдат. Потом мы узнали, что войска эти направлялись в провинцию Боттамбанг. Там шли бои с полпотовцами за город Пайлин. И они на этом самолете туда этих военных таскали. Просто мы ни разу с ними не пресекались по времени. Но однажды все не так сложилось. Работаем, а тут слышим, что самолет, Ан‑24 к нашему ангару подруливает. Движки орут, гудят, самолет подъехал, дверь с другой стороны. Мы не видели, что он там разгружал, но вокруг говорили, что самолет все время туда–сюда снует, войска перевозит. Туда солдат целых, перепуганных, а обратно раненых. И еще говорили, что тех раненых, так их прямо, как мешки с самолета сбрасывали, потом что он тут же быстро войска загружал и снова в небо взмывал. И так по нескольку раз на день. Туда живых и здоровых, а обратно раненных и никому не нужных.
А самолет тот и завтра и послезавтра все со своим изувеченным грузом приходил. И все так же. Не останавливая движков. От раненных освобождался, новых солдат загружал, разворачивался и улетал. И хорошо, что не наших глазах.
Потом мы узнали, что в солдаты людей силой загоняли. Как правило, всех брали из
глухих деревень. Об этом мы уже знали по их реакции в ангаре. Иногда они так рты разевали, глядя на нас, что мне казалось, что они впервые таких как мы, в жизни своей увидали. Не говоря уже о том, что мы делали и что такое вертолет. Даже представить себе не мог, что они обо всем этом думали. Иной раз обступят фюзеляж, во все иллюминаторы заглядывают, куда могут дотянуться и стоят час беззвучно, глазеют. По их реакции видишь, какой у них от всего, что мы делали неописуемое удивление и паника в глазах.
Основная масса наших знакомых камбоджийцев относилась к солдатам безучастно. Сначала я осуждал наших камбоджийцев, а потом понял, что это у них реакция такая. Ведь война все идет и идет и все время такая картина. И потом. Кто ему этот солдат? Из какого он рода и племени? Потому их никто и не ждал. Так, солдат, хуже был, чем скотина. А тем более раненый, ну кому он был нужен?
О том, что шла война, мы убеждались, как только на рынок к ним попадали. Идешь, бывало, между рядами, под ноги все время смотришь, потому, что, во–первых, вода и грязь и еще от того, что бы на какого–нибудь калеку безногого не наступить. Минами многих калечило военных и гражданских и не только мужчин, а и женщин, детей. Потом, ну кому они там были безногие нужны? У них ведь как? Раз своим трудом прожить не можешь, тогда тебе один путь умирать, или что–то просить, может, кто и подаст из милости. Но чаще не подавали, им самим не хватало. Нигде не подавали, а на рынках, можно было какого–нибудь зазевавшегося саранга за голую ногу постараться ухватить и милостыню получить. Меня один так схватил. Но я ему с перепуга сразу же, столько денег сунул, что он оторопел и ногу сразу, же отпустил в изумлении. Я это потому сделал, что сам так испугался, что просто остолбенел. Потом свою ногу все отмыть не мог и чуть не спиртом промывал. Знал, что у них там и проказа, и еще всякая зараза. Успокаивало меня только то, что тот видимо был солдат, потому, что на нем форма грязная была надета. Кстати о форме. Она у них вся французская, для солдат в тропическом варианте. Все на выпуск. На голове шляпа с большими округлыми полями и с непромокаемой вставкой. Пошита добротно и хорошо, прочная, ноская. Но только за все время, что мы там работали, ни разу не видели ее на солдатах и хотя бы на одном из военных. Все были в гражданском. Спрашивал, а они говорят, что так безопасней. Видимо, тот Пол Пот, как крокодил нильский, все знал и ждал, и совсем не дремал.
Товарищ Асс
Асс, по–французски, карточный туз. Так прозвали первоклассных летчиков еще в годы Первой мировой войны от того, что они рисовали, красуясь, на своих самолетах эти самые карточные тузы. Ну, а потом так и пошло. Мол, так хорош, и летает как туз. Таких, у нас называли не иначе, как Асс. Вскоре меня свела судьба с таким ассом. Как–то пришел все тот же борт Ан‑24 проорал движками, а потом замолк. Что было для нас удивительным. Смотрю, а из самолета, что остановился напротив выходит экипаж, а среди них, явной за главного, наш командир. Подошли к нам, с удовольствием познакомились.
— Сашка! — Это он представляется. — Командир этого борта.
И на самолет кивает.
— Это я понял, другого понять не могу. Почему борт камбоджийский и ты тут причем? Ты, что у них летаешь? И как ты вообще сюда попал?
Сашка отшутился, а потом, сославшись на занятость, распрощался, но нас пригласил в сауну, как он нам сказал. С трудом выкроили время, и он нас прямо от нашего вертолета забрал. Подвез на машине к бараку на краю аэродрома. Этот барак был раньше нашей лабораторией, где проводили обслуживание и проверки агрегатам и приборам. А когда наши все уехали, то он сюда перебрался на время. Тут они ожидали полетных заданий и если могли, то отдыхали.
