— Бедный папа!

— Мы можем убежать, он — нет. Мне стало очень досадно и на милэди, и на Гринвуда, я им обоим довольно откровенно высказал свое мнение. Мне остается утешительное сознание, что в этом доме у меня два жестоких врага.

— Могут они повредить тебе?

— Ничуть, разве в том отношении, что научат мальчуганов видеть во мне врага.

Только после обеда леди Франсес рассказала брату о Крокере.

— Подумай, что я должна была почувствовать, когда мне доложили, что почтамтский клерк желает меня видеть.

— И вошел этот негодяй? — спросил Гэмпстед.

— Ты действительно его знаешь?

— Еще бы. Разве ты его не помнишь в замке Готбей?

— Ничуть. Но он сказал мне, что был там.

— Он ни на минуту не отставал от меня. Он положительно заставил меня уехать, потому что следовал за мной за охоте, как тень. Он так тяжко оскорбил меня, что мне пришлось убежать от него. Что ему от меня надо?

— Чтоб ты заступился за него перед Джорджем Роденом.

— Он — ужасный человек. Ни к чему не ведет просить его держаться подальше, он окончательно не понимает, что ему говорят. Я уверен, что он вышел отсюда с убеждением, что нашел в тебе искреннего друга.

Целое воскресенье Гэмпстед провел в волнении, нигде не находя себе места. Одно время он думал, что это самый удобный день для поездки в Галловэй. Он наверное застанет мистрисс Роден дома после службы, а если сумеет завести дело достаточно далеко, то может также повидать и Захарию Фай. Но по зрелом обсуждении ему показалось, что воскресенье день для этого неподходящий. Джордж будет дома и будет страшно мешать. Сам квакер будет помехой, так как Гэмпстеду необходимо было сначала переговорить с Марион. А потому он был вынужден отложить свое намерение. Понедельник также был неудобен, так как он был уже достаточно знаком с обычаями Парадиз-Роу, и знал, что в этот день там будет непременно мистрисс Винсент. Целью его было, если все пойдет хорошо, сначала повидать мистрисс Роден на несколько минут, а затем провести как можно больше времени с Марион Фай. В силу этих соображений он выбрал вторник, и сделав все распоряжения насчет лошадей, грума и пр., отправился в понедельник в Лейтон, где, в виде утешения, проохотился целый день на оленей.

Когда он возвратился, сестра очень серьезно заговорила с ним о собственных делах.

— Неправда ли, Джон, что это почти глупо, что мистер Роден не бывает здесь?

— Совсем не глупо, по моим понятиям.

— Целый свет знает, что мы жених и невеста. Даже слуги об этом слышали.

— Что ж из этого?

— Если все знают, то какая же цель разлучать вас? Мама, конечно, сказала сестре, а лэди Персифлаж всюду разблаговестила. Дочь ее выходит за герцога и она вдвойне торжествует, рассказывая всем, но я выхожу только за почтамтского клерка. Я нисколько не сетую на нее за это. Но так как они так много об этом толковали, они обязана по крайней мере предоставить мне моего почтамтского клерка.

— На это я ничего не имею сказать, ни в том, ни в другом смысле, — сказал Гэмпстед. — Я ничего не говорю, по крайней мере теперь.

— Что ты этим хочешь сказать, Джон?

— Видя, как тяжело тебе живется в Траффорде, я всячески старался увезти тебя. Но я мог привезти тебя сюда только под непременным условием, что ты не будешь видеться с Джорджем Роденом, пока живешь у меня. Если ты можешь получить согласие отца на свидание с ним, тогда эта часть условия перестанет существовать.

— Не думаю, чтобы я что-нибудь обещала.

— Я так понимаю.

— Я ничего не говорила папа на этот счет, — не помню, чтоб я что-нибудь обещала тебе. Я даже уверена, что нет.

— Я за тебя обещал. — На это она промолчала.

— Ты намерена пригласить его сюда?

— Конечно нет, но если б он пришел, как могу я не принять его?

— Не думаю, чтоб он приехал без приглашения, — сказал Гэмпстед. — На этом разговор и кончился.

На следующий день, в два часа, лорд Гэмпстед отправился в Галловей. Экипаж свой и слугу он оставил в таверне и пошел по улице, делая вид, будто не замечает, что за ним следят из соседних домов.

Мистрисс Роден была дома и, конечно, приняла его с самой любезной улыбкой; но сердце ее замерло при виде его.

— Очень мило, что заехали, — сказала она. — Джордж говорил мне, что вы ездили в поместье после того как мы имели удовольствие обедать у вас.

— Да, отец был нездоров, мне пришлось провести у него несколько дней, иначе я был бы здесь раньше. Все вы вернулись домой совершенно благополучно?

— О, да.

— Мисс Фай не простудилась?

— Нисколько; хотя я боюсь, что она не крепкого здоровья.

— Надеюсь, она не больна?

— Нет. Но она живет здесь очень тихо, и я сомневаюсь, чтоб волнения, сопряженные с выездами, были ей полезны.

— В Гендон-Голле, мне кажется, не было нечего волнующего, — сказал он, смеясь.

— Не для вас, но, может быть, для нее. Для Марион Фай было событием обедать у вас. Вам трудно себе представить, как сильно все новое может действовать на такую натуру, как натура этой девушки. Я почти сожалела, лорд Гэмпстед, что согласилась привезти ее к вам.

— Говорила она вам что-нибудь?

— Нет, говорить ей было нечего. Вы не должны думать, что случилось что-нибудь дурное.

— Но что могло случиться дурного? — спросил он.

— Конечно ничего, — сказала мистрисс Роден, — только ли такой натуры, как у нее, всякое впечатление вредно.

— Этому я поверить не в силах, — сказал он после паузы. — От времени до времени, в жизни каждого из нас должны встречаться минуты возбуждения, волнения, которые не могут быть безусловно вредны. Что сказала бы Марион, если б я сказал ей, что люблю ее?

— Надеюсь, вы этого не сделаете, милорд.

— Почему? Какое право имеете вы на это надеяться? Если я люблю ее, разве мне не следует сказать ей об этом?

— Но вам не следует любить ее.

— Ну, мистрисс Роден, я позволяю себе заявить, что вы окончательно ошибаетесь и говорите, не взвесив достаточно своих слов.

— Неужели, милорд?

— Мне так кажется. За что я должен быть лишен обычной привилегии мужчины: открыть свою страсть женщине, когда я встречаю такую, которая во всех отношениях осуществляет мой идеал; когда я вижу девушку, о которой мне думается, что я могу ее полюбить?

— В том-то и дело, это только «думается».

— Я не позволю обвинять меня, не защищаясь. Думается мне это или нет, но я люблю Марион Фай и приехал сюда сказать ей это. Если мне удастся произвести на нее какое-нибудь впечатление, я опять приеду и скажу это ее отцу. Теперь я здесь потому, что думаю, что вы можете мне помочь. Если вы этого не захотите, я буду действовать без вашей помощи.

— Что же могу я сделать?

— Пойти со мною к ней, теперь, сейчас же. Вы говорите, что волнения ей вредны. Волнение будет не так велико, если вы пойдете со мною к ней.

Настала длинная пауза, во время которой мистрисс Роден старалась определить, что в данную минуту ей следует сделать. Она, конечно, не думала, что было бы хорошо, если б лорд Гэмпстед, старший сын маркиза Кинсбёри, женился на Марион Фай. Она была вполне убеждена, что в этом сходится с целым светом. Если бы кто-нибудь узнал, что она помогла устроить такой брак, этот кто-нибудь несомненно осудит ее. Как могла такая девушка, как Марион Фай, быть подходящей женой для человека в условиях лорда Гэмпстэда? Марион лично имела много достоинств. Она хороша, умна, кротка, но невероятно, чтоб она, по воспитанию или образованию, была возможной женой для одного из первостепенных пэров Англии. Манеры ее могли быть хороши, образование прекрасно, но это было не то, что требовалось. Кроме того, был повод и для других опасений. Мать Марион, ее братья, сестры, все умерли в молодости. Сама девушка до сих пор, казалось, избегла бича, от которого они погибли. Но по временам на щеках ее появлялся яркий румянец, от которого замирало сердце мистрисс Роден. Но ее совету, старик квакер, в прошлую суровую весну, возил дочь на остров Уайт. При этих опасениях, как могла она поощрять лорда Гэмпстэда в его желании жениться на Марион?