— Вот этого-то я понять не могу, — сказал мистер Гринвуд.
— Они что-то от меня скрывают, мистер Гринвуд.
— Не может же маркиз иметь намерение выдать ее за этого молодого человека!
— Не понимаю, ничего тут не понимаю, — сказала маркиза. — Он, казалось, так был тверд. Что касается до самой девушки, я никогда более ее не увижу, после того, как она оставит мой дом таким образом. Говоря по правде, я никогда не желаю видеть и Гэмпстеда. Они составляют против меня заговор, и я ненавижу это.
XI. Лэди Персифлаж
Гэмпстед устремился в Гендон почти не видавшись с мачехой, поглощенный приготовлениями в приезду сестры, а затем, до истечения октября месяца, устремился назад, за нею. Он всегда «устремлялся», никогда не отказываясь от личных хлопот, раз за что-нибудь брался. Уезжая, он едва обменялся с милэди несколькими словами. Увозя лэди Франсес, он конечно был обязан проститься с нею.
— Мне кажется, — сказал он, — что Франсес будет легко житься со мною в Гендоне.
— Мне до этого нет никакого дела, буквально никакого, — сказала маркиза, сурово нахмурившись. — Я умываю руки относительно всей этой истории.
— Я уверен, что вы бы порадовались ее счастью.
— Невозможно, чтоб девушка, которая ведет себя не так как следует, была счастлива.
— Это, мне кажется, справедливо.
— Оно несомненно справедливо в данном случае.
— Совершенно согласен с вашим первым положением. Но остается вопрос: что значить вести себя не так, как следует? Положим…
— Ни слова, Гэмпстед, я не хочу вас слушать. Вам, вероятно, легко убеждать отца, но меня вам не убедить. Фанни навеки оторвалась от моего сердца.
— Мне это очень прискорбно.
— Долг велит мне сказать, что вы следуете ее примеру. В иных случаях лучше быть откровенной.
— Конечно, но и благоразумной.
— Я вовсе же неблагоразумна, а с вашей стороны крайне неприлично говорит со мной в этом тоне.
— Ну, прощайте. Уверен, что вскоре все обойдется, — сказал Гэмпстед и увез сестру в Гендон.
Перед этим в доме происходило очень много неприятного. С минуты, когда лэди Кинсбёри узнала, что ее падчерица переезжает к брату, она перестала даже говорить с несчастной девушкой. Насколько это было возможно, она и мужа отдалила от себя. У нее бывали ежедневные совещания с мистером Гринвудом; большую часть своего времени она проводила, лаская, нежа и балуя трех злополучных юных аристократов, которым брат и сестра так жестоко вредили. Одним из величайших ее мучений было видеть, как все три мальчика шумно резвились с «Джэком» даже тогда, когда она лишила его собственного расположения, как человека, совершенно недостойного ее благоволения. В этот самый день он принес лорда Грегори в гостиную в одной ночной рубашонке, вытащив мальчугана из его кроватки, — как мог бы сделать человек, находящийся в особенно дружественных отношениях с матерью.
Лорд Грегори был в раю, но мать выхватила ребенка из объятий грешника и в гневе унесла его обратно в детскую.
— Ничто так не полезно детям, как когда их сон потревожат, — сказал лорд Гэмпстед, обращаясь к отцу; но гнев маркизы был делом слишком серьезным, чтоб к нему можно было относиться шутя.
— Отныне и во веки она мне более не дочь, — сказала лэди Кинсбёри мужу на следующее утро, как только экипаж с двумя грешниками отъехал от дверей.
— С твоей стороны очень не хорошо говорить это. Она твоя дочь и должна быть твоей дочерью.
— Я оторвала ее от своего сердца, так же как и лорда Гэмпстеда. Как могло быть иначе, если они оба возмутились против меня? А теперь еще предстоит этот позорный брак. Не хотеть ли бы ты, чтоб я принимала здесь почтамтского клерка, как моего зятя?
— Никакого позорного брака не будет, — сказал маркиз. — По крайней мере я хочу сказать, что он гораздо менее возможен в Гендоне, чем здесь.
— Менее возможен чем здесь! Здесь он был бы немыслим. Там они все будут вместе.
— Нисколько, — сказал маркиз. — Гэмпстед об этом позаботится. Она также дала мне слово.
— Пфф… — воскликнула маркиза.
— Я не позволю тебе издавать таких восклицаний, когда я что-нибудь говорю тебе. Фанни всегда держала данное мне слово, я доверяю ей вполне. Если б она осталась здесь, твое обращение заставило бы ее бежать с ним.
— Лорд Кинсбёри, — сказала оскорбленная леди, — я всегда исполняла свой материнский долг по отношению к детям вашим от первого брака. Они оказались необузданными и вообще не понимающими обязанностей, которые должно было бы им предписывать занимаемое ими положение. Не дальше как вчера лорд Гэмпстед осмелился назвать меня неблагоразумной. Я очень много от них вынесла и большего выносить не могу. Жалею, что вы не нашли женщины, более способной повлиять на их поведение. — С этим она величавой поступью вышла из комнаты. Понятно, что при таких обстоятельствах, дом этот не был приятен ни для кого из живущих в нем.
Едва милэди вошла в свою комнату после этого крупного разговора, как присела к письменному столу и принялась за письмо к сестре своей, лэди Персифлаж, в котором подробно описывала все свои заботы и страдания. Лэди Персифлаж, годом или двумя моложе сестры, занимала в обществе более высокое положение, чем сама маркиза. Она была не более как женою графа, но граф этот был кавалером ордена подвязки, губернатором своего графства и, в настоящую минуту, министром иностранных дел. Маркиз не достиг таких почестей. Лорд Персифлаж был странный человек. Никто хорошенько не знал, в чем состояли его великие дарования. Считалось делом признанным, что он искусный дипломат, что честь Англии безопасна в его руках, что никогда более безукоризненный придворный не давал советов всемилостивой монархине. Он был красив, с своими мягкими, седыми волосами, блестящими глазами, правильными чертами лица. Он был порядочный дэнди, и хотя всем было известно, что ему ближе к семидесяти, чем ж шестидесяти годам, он на вид казался почти молодым. Он не был ни деятелен, ни учен, ни красноречив. Но он умел отстаивать свое мнение и отстаивал его в течение многих лет. На жене своей он женился, когда она была очень молода; она сделалась сначала замечательной красавицей, а затем законодательницей моды. Сестре ее, нашей маркизе, было за тридцать, когда она вышла замуж и она никогда, в глазах света не имела того значения, как сестра ее, лэди Персифлаж. К тому же леди Персифлаж была матерью наследника своего мужа. Молодой лорд Готбой, ее старший сын, едва достиг своего совершеннолетия. Лэди Кинсбёри смотрела на него, как на идеал наследника графского титула. Мать его также и им гордилась, так как он был красив, как молодой Феб. Граф, отец его, не всегда был от него в восторге, так как сын его уже приобрел привычку мотать деньги. Поместья Персифлажей были заложены, и казалось вероятным, что лорд Готбой пожалуй вызовет новые затруднения. Таково было семейство, от которого маркиза ожидала поддержки в своем горе. Письмо, которое она написала сестре, по этому случаю, было следующее:
«Траффорд-Парк, суббота, 26 октября.
Дорогая Джеральдина, — с сердцем, удрученным скорбью, берусь за перо, чтоб писать тебе. Мне приходится так тяжело, что я не знаю куда обратиться, если и ты меня не утешишь. Я начинаю сознавать, как ужасно заменить мать чужим детям. Бог видит, что я старалась исполнить свой долг. Но все было тщетно. Теперь все кончено. Я навеки оторвалась сердцем от Гэмпстеда и Фанни. Я была вынуждена сказать их отцу, что отлучила их от своего сердца; тоже сказала я и лорду Гэмпстеду. Ты поймешь, как ужасен должен был быть повод, если я была вынуждена сделать такой шаг.
Ты знаешь, как страшно я была поражена, когда она впервые объявила мне, что дала слово этому почтамтскому клерку. Молодой человек этот имел несказанную дерзость явиться к лорду Кинсбёри, в Лондоне, с целью предложить ему себя в зятья. Кинсбёри, как и следовало, не пожелал его видеть, но поручил это мистеру Гринвуду. Мистер Гринвуд прекрасно держал себя в этом деле и служить мне большим утешением. Надеюсь, что мы будем иметь возможность когда-нибудь что-нибудь для него сделать. Он говорит, что никогда не видал молодого человека хуже этого; к тому же он дерзок и говорит так, точно имеет такое же право просить руки Фанни, как если бы он был ей равный. Что до меня касается, она бы ничего так не заслуживала, как стать женой такого человека, если б только целый свет не знал, в каком близком родстве она состоит с моими дорогими мальчиками!
Потом мы увезли ее в Кенигсграф; я таки помучилась с нею! Она упорно писала этому негодяю, и ухитрилась получить от него одно письмо. Я положила этому конец, но ты не можешь себе представит, как она меня терзала. Конечно, я с самого начала почувствовала, что ее следует разлучать с братьями, потому что никогда не знаешь, как рано может привиться дурная нравственность! Затем приехал отец ее и Гэмпстед, который все время поощрял сестру. Этот молодой человек — его друг. Затем мы вернулись домой; и, как ты думаешь, что случилось? Гэмпстед увез сестру к себе в Гендон, бок о бок, так оказать, с почтамтским клерком, который у него в доме свой человек; и Гэмпстеди это допустил! О, Джеральдина, это хуже всего остального! Неужели я не вправе объявить, что отлучила их от своего сердца?
Едва ли ты можешь понять мои чувства, ты, сын которой так соответствует положению, которое должен занимать старший сын! А я-то с моими голубками не только в тени, но знаю, что им предстоит позор, от которого им никогда на удастся окончательно освободиться. Я вправе оторвать Гэмпстеда и сестру его от моего сердца; но все же они останутся, до некоторой степени, братом и сестрой моих бедных мальчиков. Как мне учить их уважать старшего брата, который, вероятно, с течением времени станет главой дома, когда он близок с таким ужасным молодым человеком! Не вправе ли я, после этого, объявить, что никаких сношений не должно быть между двумя семействами? Если она выйдет на него, она, конечно, переменит имя; тем не менее, благодаря титулу, весь свет будет знать, кто она. Что касается до Гэмпстеда, боюсь, что нет никакой надежды, — хотя странно, что второй сын так часто наследует титул. Присмотрись и ты убедишься, что у второго брата чуть ли не больше шансов, чем у старшего, — хотя я уверена, что ничего подобного никогда не случится с дорогим лордом Готбой. Но он знает, как держать себя в том общественном положении, в которое Господу угодно было поставить его. Отвечай мне немедленно, пожалуйста, укажи, как должна я поступать в виду положения, которое я призвана была занять в свете.
Твоя горячо любящая сестра Клара Кинсбёри».
