Четвертый и последний пример — скандал, последовавший за публикацией книги журналиста Патрика Тирнея «Тьма в Эльдорадо», в которой анализировались малоизвестные факты этнографической полевой работы Наполеона Шаньона среди яномами, а также общее направление биомедицинских исследований в антропологии, в рамках которого предпринимались проекты Н. Шаньона. Книга П. Тирнея была настолько острой, что практически вынесла общественный приговор вмешательству антропологов в жизнь яномами (Tierney 2002). Следует учесть, что в американской антропологии яномами приобрели образ своего рода архетипического «традиционного» народа во многом именно благодаря трудам Н. Шаньона, чья монография «Яномами» (вышедшая в 1968 г., но с тех пор много раз переиздававшаяся) долгое время была одним из стандартных учебных пособий во вводных курсах по социокультурной антропологии (Chagnon 1968). О выводах Н. Шаньона, впрочем, в свое время много и долго спорили, но о реальном контексте, в котором проводились его исследования, известно было немного. Именно на этот контекст и пролила свет книга П. Тирнея, в которой полевая работа Н. Шаньона была рассмотрена как составная часть долговременного проекта по исследованию биомедицинских проблем — проекта, который, по утверждению П. Тирнея, принес немало бед яномами. Дебаты, разгоревшиеся после публикации журналиста, вылились в скандал гораздо более масштабный, чем все вышеуказанные. В данном скандале оказались затронутыми не только вопросы репрезентации «других» культур в антропологическом дискурсе, но и вопросы цены научной истины, вопрос о технологическом развитии как о скрытом ассимиляционном механизме и вопрос о политическом векторе межкультурного контакта в современном глобализующемся мире.

Эти дебаты и скандалы дают определенное понятие о том, что на самом деле антропология сегодня впутана в гораздо более сложную сеть взаимоотношений с обществом, чем та, в которой она находилась в колониальный период в рамках «модели Малиновского». Поэтому большинство современных этнографических проектов, какими бы разнообразными они ни были, характеризует одна общая специфическая черта: среди множества исследовательских задач, ставящихся в них, необходимо присутствует задача исследования тех общественных условий, которые позволяют антропологу производить знание о «других» культурах.

Разумеется, эти дебаты и скандалы, при всей их показательности, высвечивают лишь часть тех проблем, которые принес (и продолжает приносить) с собой изменившийся контекст антропологических исследований в последнее время — контекст, который все-таки осмысливается антропологами медленнее, чем хотелось бы. Но даже если они высвечивают лишь часть проблем, в глазах широкой публики они часто предстают как симптомы глобальной болезни антропологической науки. Учитывая, что публика и без того нередко воспринимает антропологию как неактуальную область знания, имеющую дело с описанием архаического и экзотического, можно понять, в какое трудное положение подобные скандалы ставят антропологическое сообщество. Они создают в обществе странный, искаженный образ дисциплины, которая в действительности старается быть современной и актуальной. Это несоответствие дисциплинарной практики существующему образу дисциплины в обществе сегодня все чаще и чаще обращает на себя внимание антропологов.

Среди тенденций развития антропологии в последнее время, таким образом, обозначилась отчетливая тенденция движения к общественно значимой антропологии, к антропологии, которая была бы понятна публике, к антропологии, которая могла бы использовать богатый фонд накопленного исследовательского материала в целях продвижения нашего знания о настоящем, в целях лучшего понимания сложности культурно-исторических условий, в которых находится наше собственное общество и общества тех людей, что живут рядом с нами. Об этой тенденции свидетельствует ряд публикаций, появившихся в последнее десятилетие (напр.: MacClancy 2002). Но эта тенденция не нова. Она представляет собой продолжение того самого проекта культурной критики, присутствовавшего в западной антропологии со времени ее возникновения, который в значительной мере и определял интеллектуальный интерес к изучению «других» обществ. В недалеком прошлом эта тенденция проявлялась также и в многочисленных попытках создания эффективно действующей прикладной антропологии (несмотря на все проблемы, к которым порой приводили эти попытки).

И все же мне представляется, что сегодня в США интерес к приближению антропологии к общественно значимым позициям гораздо более выражен, чем когда-либо в прошлом. На самом деле антропологи уже активно участвуют в самых разнообразных общественно значимых проектах, но, как уже было отмечено, это участие странным образом не отражается ни в дисциплинарном дискурсе, ни в восприятии антропологии публикой (по крайней мере, отражается очень слабо). В некотором смысле можно, наверное, предположить, что упомянутая «личная позиция» активиста, которую многие молодые исследователи стараются выразить в своих этнографических работах, играет роль своего рода компенсирующего механизма в условиях отсутствия институциональных механизмов внутридисциплинарного и публичного признания общественно значимой деятельности. Именно отсутствие подобных механизмов приводит также и к тому, что антропологов сегодня часто тянет «на сторону», в другие дисциплинарные сферы, исследовательские сообщества и круги, в которых их работа получает хоть и ограниченное, но все же должное признание. Эта центробежная тяга имеет один существенный побочный эффект, на который нельзя не обратить внимание. Данный эффект состоит в том, что определяющей в деятельности нашего дисциплинарного сообщества (если воспользоваться уместным разграничением Чарльза Тейлора) постепенно становится не «политика идентичности», а «политика признания» (Taylor 1992).

Это — та самая политика, которая все чаще толкает антропологов и на сотрудничество со средствами массовой информации. Присутствие в последних, с точки зрения многих, может более эффективно утвердить ученого в роли общественно активного эксперта, чем, скажем, участие во внутридисциплинарных дискуссиях. Конечно, с одной стороны, можно только приветствовать тот факт, что антропологическое знание начинает более систематическим образом распространяться в обществе через средства массовой информации. Антропология, которая хочет быть значимой для общества, должна иметь информационные каналы связи с обществом. Но, с другой стороны, меня несколько беспокоит этот сугубо личностный характер мотивации деятельности ученых, диктующийся «политикой признания» (и, пожалуй, беспокоит не столько сам этот характер, т. е. его присутствие, сколько то, что он по существу постепенно монополизирует все пространство мотивации исследовательской деятельности вообще).

Тенденция к постановке антропологии на общественно значимые начала, таким образом, представляет собой внутренне сложное и противоречивое явление. С одной стороны, оно отражает «взросление» академического сообщества, его желание быть причастным к судьбе собственной культуры и судьбам других культур, проистекающее из более глубокого осознания того факта, что судьбы всех культур в сегодняшнем мире взаимосвязаны тесно как никогда. С другой стороны, оно отражает отсутствие действенного «центра» в дисциплине, способного организовать антропологическое сообщество, оформить его «взрослеющие» интересы и желания в рамках более или менее четкой дисциплинарной программы или стратегии и дать ученым, работающим в стольких разных областях, чувство общей идентичности.

С одной стороны, оно отражает желание ученых участвовать не в замкнутых внутрицеховых дискуссиях о методах, моделях и теориях, а в общественно важных проектах, дающих антропологу возможность в полной мере ощутить на себе настоящую социальную ответственность и возможность получить должное публичное признание. С другой стороны, оно отражает рост «личностных» настроений в исследовательском процессе и отсутствие должного понимания того, что эффективность исследований все же зависит от развития концептуальных и теоретических средств и что дисциплина, образно говоря, должна постоянно переосмысливать свой исследовательский потенциал, если она хочет оставаться дисциплиной.