— Я другое понял, — жестко возразил Сергей. — Зажирел ты на сладких поповских харчах, как кладеный боров. Больше я тебя совестить и уговаривать не буду. Собирай отряд на собрание!
— А ежели не соберу?
— Сами соберем!
— А ежели тебе по шее?
— По моей ударишь, своя заболит.
— А ты, председатель, не робкого десятка, — с видимым удовольствием сказал Чебаков. — Я таких уважаю. Ты мне скажи, на кой тебе ляд собрание?
— Передам приказ Военно-революционного совета.
— Какой приказ?
— Присоединиться к Приангарскому партизанскому отряду и совместно выступать на Братский острог. Немедленно.
— Еще не запрет, а кнутом машешь! — выкрикнул Васька. — Пошли ты его, Ефим Терентьич, к такой матери! Сами знаем, куда выступать.
Сергей встал.
— Если не выполните приказ, разоружим. И будем судить, как дезертиров и изменников революции!
— Я с тобой по-хорошему, а ты опять грозишься, — упрекнул Чебаков. — Ты одно в толк возьми. У тебя отряд, у меня отряд. Ежели я тебе приказывать буду, ты выполнишь? Нет. А почему я твой приказ исполнять должон?
Семен Денисыч, внимательно следивший за Чебаковым, понял, что тот озабочен больше всего тем, чтобы не уронить своего престижа, и поторопился помочь ему.
— Вот мы тебе и толкуем. Ефим Терентьич, — сказал он уважительно, — надо заодно, объединяться, значит. Тогда никто никому приказывать не станет, а все будем решать сообща. А ты все не вдоль, а поперек. А тебе, орел, скажу, — он обернулся к Ваське, — вовсе не туды гнешь. Нешто память у тебя коротка? Забыл, как летом понужнули вас из Братского острога? Стало быть, надо на ихнюю силу свою силу собрать.
И Чебаков понял старика. Васька, которому очень не понравилось, когда Денисыч помянул про жестокий разгром бывшего смолинского отряда, хотел что-то возразить, но Чебаков остановил его.
— Обмозгуем ваше предложение, — пообещал Чебаков Сергею, — и дадим ответ по всей форме.
— Я же говорю, собирай отряд.
Чебаков усмехнулся.
— Вот проводим дорогих гостей и соберем.
— Нам еще надо в сельский совет, — сказал Сергей.
— Нету здесь совета, — уточнил Васька, — здесь староста.
Сергей даже сплюнул в досаде.
— Староста! Вторую неделю здесь жируете. Партизаны!
— Какая разница? — возразил Васька. — Староста здешний мужик трудовой. И сноха у него молодая.
— Пошли к старосте, — сказал Сергей.
Старостой оказался крестьянин, встреченный ими у околицы.
Разговор с ним был короткий. Староста напрямки заявил, что к партизанам в селе уважения нету и никто из мужиков не станет записываться в отряд.
— Вот ежели вы этих ухорезов укоротите, — добавил он напоследок, — тогда поглядим...
3
Палашка и Катя с самого обеда то поочередно, то обе вместе выбегали на крыльцо посмотреть, не едут ли. Уже начало смеркаться, а Сергей, Санька и Денисыч еще не вернулись...
У Брумиса иссякли запасы бумаги, и Катя не была занята своим обычным делом, переписыванием листовок. Чтобы быстрее скоротать время, она напросилась помогать Палашке в стряпне. В другое время Палашка наверняка отвергла бы ее помощь, но сегодня общая тревога сблизила обоих, и приглушила настороженную отчужденность, какая установилась в их отношениях после памятной обоим и огорчившей обоих танцевальной вечеринки.
Катя не обладала Палашкиной душевной стойкостью и не умела скрывать своих чувств. Палашка, видя ее волнение, даже пожалела ее: томится девка, переживает... Созорничал верченый, приворожил девку, а теперь смеется над ней...
Палашка была искренна в своем сочувствии, хотя первое время вероломное поведение Саньки вызывало у нее злорадную усмешку. На чужой каравай рот не разевай!.. Но Катя и не пыталась соперничать, она даже не подходила к Саньке, а лишь робко смотрела на него издали и страдала молча. И в Палашкиной душе взяло верх великодушие счастливого человека.
А сейчас и ее счастье висело на волоске. Уехали в незнакомое место всего втроем... да из троих один только для счету, из него уж песок сыпется... Сказывают, у Белоголового казачья сотня дозоры несет. Конные разъезды все время рыщут по дорогам... Высматривают, кого бы своими шашками засечь...
Палашка вспомнила страшную смерть Романа Незлобина, валявшееся на конторском дворе изуродованное сабельными ударами тело старого мастера Василия Михалыча... И представилось, вот так же лежат где-то на неведомой лесной дороге порубанные два самых близких и дорогих ей человека...
Всю ровно ознобом хватило...
А тут еще подошел этот черномазый Азат. «Зачем грустишь? Молодой девушке нельзя грустить. Спой лучше про богородицу!»
Шуганула его так, что отскочил, как ошпаренный. До чего же настырные эти мужики, покружилась с ним раз под гармошку, теперь липнет, как банный лист...
И у Кати не выходил из памяти недавний вечер, когда Санька был так ласков с нею... Страшно было подумать, может быть, и взглянуть на него ей больше не суждено...
Когда перемыли посуду после обеда, Палашка насмелилась подойти к сидевшим в штабной избе Бугрову и Брумису.
— Долго нету наших-то... Послать бы кого за имя?..
Бугров, внимательно слушавший Брумиса, строго посмотрел на встревоженную Палашку.
Брумис успокоил.
— Не близко до Коноплева. К ночи вернутся.
— Я пойду навстречу? — попросилась Палашка. — Может, лежат где раненые...
— Надо будет, пошлем, — сказал Бугров.
Палашка ушла в запечье, легла ничком на лавку. Катя накинула полушалок, уселась с книжкой на крыльце. Пыталась заставить себя читать.
Прошел еще один неимоверно длинный час. Нежаркое сентябрьское солнце заметно склонилось к закату. Катины мысли прервал глухой размеренный конский топот.
На легкой рыси подъехал верховой в крестьянской одежде.
— Здесь штаб Приангарского отряда?
Получив утвердительный ответ, спрыгнул с лошади. И по тому, как ловко он это проделал, Катя поняла, что обманулась, приняв его по окладистой русой бороде за пожилого человека.
Бородач привязал коня за скобу, вбитую в притворный столб.
Оглядел Катю внимательно, не шибко ласковым взглядом.
— Командир отряда Бугров здесь? — И вперед Кати прошел в избу.
Не доходя три шага до вставших ему навстречу Бугрова и Брумиса, доложил:
— Делегат Мухинской волости Красноштанов.
— Получили наше обращение? — спросил Брумис, когда все трое уселись за стол.
— По этому делу и приехал, — ответил Красноштанов.
— Что же один? — спросил Брумис. — Или перевелись мужики в Мухинской волости?
— Об этом и надо поговорить.
— Поговорить... — проворчал Бугров. — Однако, пора разговоры кончать, за дело браться!
— Не понужай, товарищ командир, — спокойно, но твердо возразил Красноштанов. — Разговор у меня сурьезный. Тут надо разобраться. Начальников шибко много развелось. Слыхал, поди, пословицу: на одних подметках двум царям не услужишь...
Бугров грубо перебил его:
— Царя давно порешили, а советская власть одна!
— Вот нам одну и надо! — Красноштанов расстегнул верхнюю пуговицу кафтана, достал из-за пазухи несколько бумаг. Отыскал нужную, положил на стол: — Ваша?
Брумис кивнул:
— Наша.
— ...Вот из штаба Шиткинского фронта. Вот приказ капитана Белоголового. Ну, это не в счет. А вот седни получили. Написано тоже от штаба вашего отряда, а подпись другая: Вепрев. И место указано другое. Вот и рассуди, какую бумагу исполнять?
— Как же вы рассудили? — спросил Брумис.
— А ты как бы рассудил? Ни одну не исполнять. Пока порядку не будет. На сходе так порешили. Организовать свой отряд. Оборонять свою волость.
— На фронте был? — резко спросил Бугров.
— Два года.
— Так какого ты черта хреновину порешь! — вскипел Бугров, — Надолго твоего отряда в одиночку хватит! Беляков надо одним кулаком бить, а не на усобицу.
— А я что говорю! У белых своя власть. По Сибири — Колчак, в Иркутске — губернатор, здесь, на Ангаре, — капитан Белоголовый. А у нас? — он сплюнул в досаде. — Никто никого не признает. В каждой деревне свои порядки. В каждом отряде свой начальник. — И решительно, словно отрубил: — Нам своя власть нужна!
