— Дядя Саня! — и повис у него на шее, дрыгая ногами.

Лиза, встревоженная, застыла с картофелиной в руке.

Палашке казалось, все смотрят на нее, хотя никому из домашних в эту минуту не было до нее дела. А Санька (вот бессовестный!) мимоходом пребольно ущипнул ее за руку.

— Беспечно живете! — бросил Санька, усаживаясь за стол. — Ждете, пока жареный петух в мягкое место клюнет?

— У нас посты выставлены, — ответил Сергей. — Только что ходил проверял.

— Где? Поди, на дороге, за околицей? Нешто теперь кто по дорогам ходит!

— Ты, к примеру, отродясь не ходил, — добродушно усмехнулся Сергей. — Все через плетни да заборы.

— Нонче война не позиционная, а маневренная, — продолжал заноситься Санька, в то же время проворно управляясь с картошкой.

«И чего в нем хорошего? Хвастун, как есть хвастун», — в сердцах подумала Палашка.

Но, перехватив брошенный на нее взгляд больших синих глаз, вся зарделась и опустила голову.

Сергей терпеливо ждал, пока Санька насытится.

— Спасибо, хозяюшка! — поблагодарил Санька и поклонился Лизе, тряхнув темными кудрями. — Как бог свят, сроду такой вкусной картошки не едал.

— Ну, выкладывай, с чем пришел? Когда ждать Бугрова?

Санька покосился на женщин.

— Говори. Чужих нету.

Не тех вестей ждали от Саньки, с какими он пришел.

Партизаны Бугрова остановились, не доходя Братского острога. Пока не выбьют из Братска отряд капитана Белоголового, ходу дальше нет. Солдат у капитана вдвое, коли не втрое, против партизан. Бугров ждет подмоги с Илима.

Санька Перевалов, войдя в азарт, долго и подробно рассказывал, какая партизанская сила собирается в низовьях Ангары и на Илиме. Выходило, по его рассказу, что дни капитана сочтены.

Палашка, позабыв свои мысленные попреки, не спускала с него глаз и не могла понять, отчего все больше и больше мрачнеет лицо Сергея.

Поняла, когда на вопрос его: «А нам как быть?» — Санька ответил:

— Уходить надо, не мешкая. Завтра к вечеру жди беляков. Точные данные нашей разведки.

— Чуяло мое сердце, — прошептала Лиза, — давно ли говорил, не оставлю тебя одну...

— Мы вчерась две пушки отлили, — сказал Сергей.

— Ну! — воскликнул Санька. — Ах, черти-лошади! — но тут же построжел. — Как же теперь?..

В досаде хватил кулаком по столу.

— В отряд бы их Бугрову!

...В эту же ночь еще не остывшие пушки погрузили на телеги, на подстилку из сухого песка. Вчетвером — Сергей, Корнюха, Санька Перевалов и старый литейщик Никифор Зуев — вывезли пушки с заводского двора.

Домой вернулся Сергей уже за полночь. И с ним Корнюха. Палашка сразу вскочила с лавки, на которой прикорнула, не раздеваясь. А Лиза и вовсе глаз не смыкала. Быстро одели сонного Кузьку. Лиза торопливо вязала узлы.

Сергей, чего сроду за ним не водилось, прикрикнул на нее:

— Не время тряпками заниматься!

Палашка огрызнулась на брата, подняла выпавшие из Лизиных рук рубахи и рушники, туда же сунула мешочек с солью, увязала узел. Разомлевший от сна Кузька таращил на отца испуганные глаза.

— Поторапливайтесь вы, бога ради, — через силу спокойно сказал Сергей.

Подхватил Кузьку на руки, первый пошел из избы. Лиза всхлипнула, поплелась за ним. На пороге остановилась, кинулась к божнице, сняла темную с потускневшим серебряным окладом икону. Корнюха и Палашка вынесли за ней узлы.

Лиза, не выпуская из рук иконы, забралась в кузов телеги.

— Легла бы, Лиза. Дорога дальняя, — предложил Сергей и опустил на шуршащее свежее сено, рядом с нею, сонного Кузьку.

Корнюха уже сидел на облучке, свеся длинные ноги.

— Ты поспешай! — напомнил Сергей. — И езжай не трактом, а в обход, по Черемуховой пади. Знаешь дорогу?

Корнюха молча кивнул.

— Коня не жалей. Надо добраться в Вороновку до свету. Прямо к Кузьме Прокопьичу заезжай. Не забыл, четвертая изба с краю?

— Помню, — отозвался Корнюха.

— А ты чего ждешь? — обернулся Сергей к Палашке, которая стояла возле крыльца рядом с Санькой Переваловым.

— Я с вами, братка.

— Ты что, спятила! — рассердился Сергей.

— Не поеду! Сказала, с вами останусь! — упрямо повторила Палашка. И тут же порывисто схватила братана за руку, попросила жалобно: — Не гони, братка. Ей богу, я вам пригожусь.

Корнюха вскинул глаза на Сергея — неужто разрешит?

И когда тот, устало махнув рукой, сказал: «Ну, ладно...», Корнюха резко дернул вожжи.

Телега, скрипнув всеми четырьмя колесами, тронулась с места.

Сергей, придерживаясь рукой за облуч, на ходу вполголоса говорил Лизе:

— Не серчай на меня, Лизанька. Сама видишь, какие дела. И не сумлевайся, там тебя хорошо приветят. За меня не тревожься, я теперь стреляный воробей. Бог милостив, скоро свидимся.

И уже вдогонку напомнил Корнюхе:

— Окромя Кузьмы Прокопьича, никто не должон знать, где пушки утоплены.

Постоял, пока темное пятно подводы не расплылось в ночном сумраке, и вернулся к молча ожидавшим его Саньке и Палашке.

В ту же ночь одиннадцать мастеровых Николаевского завода ушли в тайгу.

С ними ушла и Палашка.

Давно уже стемнело. Стожары во всю силу разгорелись на ночном небе. Зыбкая чернота притаилась между стволами деревьев. Стволы то утопали в ней, то высвечивались сполохами догоравшего костра.

Палашка принесла охапку хворосту, подбросила в костер. Обрадованно взметнулось языкастое пламя, и еще гуще стала обступившая поляну чернота.

— Сергей Прокопьич не велел ночью большой огонь жечь, — предостерег Корнюха.

— Испугался! — зло бросила Палашка. — Только о себе забота. А им каково блукать ночью по тайге? Скоро сутки, как ушли.

— Не в гости ушли, на дело, — возразил Корнюха. Помолчал, добавил: — Они блукать не станут. Значит, задержка вышла.

— Ой, не пугай ты меня... И так ума не приложу... Что стряслось-то?..

— Им этот костер ни к чему, — Корнюха не отступался от своего, — А кого не надо, на след наведет.

— Как ты смеешь о себе думать, когда их, может быть!.. — и остановилась, потрясенная своей недосказанной мыслью.

— Эх ты, голова садовая, — сказал Корнюха с ласковым пренебрежением. — Ты пойми: если нас здесь порешат, так и им западню устроят.

Палашка в испуге уставилась на него, потом словно очнулась, кинулась к костру и стала выхватывать горящие сучья.

— Само прогорит, — попытался удержать ее Корнюха, — только больше не подкладывай.

Но Палашка не слышала его. И успокоилась, только когда разворошила костер и все до одной захлестала хворостиной тлевшие и чадившие головешки.

Она не заснула. Просто крепко задумалась, ушла вся в свои мысли. И не услышала рысьих Санькиных шагов. Очнулась, когда он, пригнувшись, обнял ее за плечи. Обнял ласково и властно, и она, не успев испугаться, поняла: он. Вскочила, уткнулась лицом в пряно пахнущую пропотевшую рубаху, прижалась, словно ища защиты от неминучей беды.

Он круто запрокинул ей голову, поцеловал крепко и умело.

И, продолжая удерживать и гладить ее налитые плечи, крикнул в темноту:

— Хозяева дома. Заходи!

Еще раз прижал к груди тяжело дышавшую Палашку и пошел через поляну, навстречу товарищам.

На ходу кинул:

— Разжигай костер.

Корнюха негромко подал голос из шалаша:

— Возьми спички.

«Все видел», — подумала Палашка и сама подивилась: нисколько ей не совестно Корнюхи. И даже если бы не один он, а все видели ее, и тогда не застыдилась бы — так переполняла ее радость.

Костер занялся мигом. Палашка приноровилась проворно разжигать его. У нее всегда были припасены в шалаше травяная ветошь и сухая береста.

Партизаны вернулись не с пустыми руками. Каждый нес по жестянке патронов. А Лешка Мукосеев тянул за собой «Максима».

Можно было и не спрашивать, как удалась вылазка: все целы, и зачем ходили, то добыли.

Мужики пошли в овражек к родничку, умыться и напиться. Палашка собрала ужинать. Порезала ковригу черствого хлеба, поставила на широкий, низко спиленный лиственничный пень медный котел с похлебкой, разложила вокруг него семь ложек.