Потом схватили под руки, поволокли в заднюю горницу. Швырнули на голый топчан.
...Очнулся Федор, когда в лицо плеснули ведро холодной волы.
Открыл глаза. Приподнялся на локте.
— Жить хочешь — не придуривай! — сказал фельдфебель. — Говори, кто из ваших в партизанах.
Федор молча смотрел на него.
— Говорю, не придуривай! — Фельдфебель закричал. — Небось, развяжем язык!
— Прости, Петруха, виноват я перед тобой, — не то простонал, не то всхлипнул Федор и, уронив голову, ткнулся лицом в грязный топчан.
— Взбодрить его! — послышался приказ фельдфебеля.
С двух сторон над топчаном взвились шомполы. С вязким звуком падали удары на живое тело.
— Не ленись! Не жалей силушки! — покрикивал фельдфебель.
Солдаты секли старательно.
Федор не шевелился.
То ли молчал упрямо, превозмогая боль, то ли впал в тяжелое беспамятство.
5
На площади, лицом к церкви, выстроили в ряд всех мужиков. Бабы и ребятишки толпились поодаль.
Капитан Рубцов с опухшим сердитым лицом нервно прохаживался по пыльной, наполовину вбитой в землю траве, временами оглядываясь на окна поповского дома.
Оттуда, поверх задернутой занавески, на него смотрела Сонечка.
Барсуков выровнял шеренгу, пересчитал выстроенных, доложил капитану:
— Шестьдесят два!
Капитан остановился на равном расстоянии от концов шеренги. Напротив маячила окладистая рыжая, очень знакомая борода. Капитан поднатужился, вспомнил: эта борода вчера, во время ужина в поповском доме, выглядывала из кухни.
— Крестьяне села Перфильево! — голос капитана хотя и отдавал хрипотой, но звучал громко и отчетливо. — Я буду краток. Наша родина переживает трудное время. Предатели, бандиты, немецкие шпионы, захватившие обманом Петроград и Москву, продают родину немцам и жидам. Доблестная русская армия под водительством Верховного Правителя адмирала Колчака беспощадно уничтожает красную сволочь. Близок час нашей победы!..
Выпалив это одним духом, капитан приостановился. Преамбула, годная для любого случая, была заучена наизусть. Отчеканивая ее, капитан одновременно наблюдал, какое действие она производит. Обладатель окладистой рыжей бороды просиял и истово, видать, от души, перекрестился. И еще несколько человек. Но лишь несколько. Остальные были неподвижны и хмуры.
Усмехнувшись про себя, капитан продолжал:
— Крестьяне села Перфильево! Среди вас есть мерзавцы, которые заодно с красной сволочью! Позор! Позор! — Капитан все гуще наливался злобой. — В то время когда доблестные войска... не щадя жизни... а здесь нож в спину... партизанские шайки... Позор! Гадость!..
Капитан жадно хватал ртом воздух, как запаленная на быстром скаку лошадь.
— ...Требую! Приказываю: немедленно выдать партизан! Всех до единого! Немедленно! Иначе считаю пособниками!.. Я кончил.
Эффектным жестом вскинул руку к глазам.
— Даю три минуты на размышление!..
И, подчеркивая свое пренебрежение, повернулся задом к ошеломленным и озадаченным мужикам. Перехватил восхищенный взгляд Сонечки, послал ей воздушный поцелуй и хищно улыбнулся, ощерив крупные зубы.
Резко обернулся. Провел глазами по шеренге застывших в недобром предчувствии людей. Даже окладистая рыжая борода сникла. «Крестись, пока время есть!» Тревожное ожидание на всех лицах. И все шесть десятков мужиков, таких разных, долговязых и коротеньких, дородных и тощих, кудлатых и плешивых, бородатых и бритых, — все в этом терпеливо покорном унынии на одно лицо.
Только третий с правого фланга — рослый и широкоплечий мужик, с курчавыми темными волосами и коротко подстриженной бородой, с приметным крупным прямым носом, — глядел хоть и сурово, но не подавленно.
«Тебя первого и растянуть! — злорадно подумал капитан. — Третьим стоишь. Значит, каждого третьего!»
— Три минуты прошло, — сказал капитан жестко. — Советую не тянуть время! Я жду!
Шеренга застыла в молчании.
— Барсуков! Приготовиться! — распорядился капитан.
Фельдфебель откозырнул, лихо повернулся налево кругом, щелкнув каблуками, и махнул рукой.
Два солдата вынесли со двора длинную широкую скамью. Одновременно из ворот выкатили «Максима» и установили его на высоком крыльце поповского дома.
Капитан достал из нагрудного кармана френча список, составленный вчера отцом Феоктистом, развернул и отрывисто, как подают команду:
— Названных три шага вперед! Соломин Хрисанф Дмитрич!
Рыжебородый дернулся всем телом. Лицо его перекосилось в смертном страхе.
— Три шага вперед! — прикрикнул капитан.
Хрисанф Дмитрич, спотыкаясь, сделал три шага и остановился.
— Лукин Иван Степанович! — продолжал выкликать капитан. — Лукин Кузьма Степанович! Петров Иван Степанович!
Еще трое вышли и встали перед строем.
Капитан уже приготовился подать команду, но вспомнил бруснику на меду и ходатайство попадьи... Как его?.. Да!
— Голованов Иван Федосеевич!
Рослый носатый мужик, третий с правого фланга, твердо ставя ногу, припечатал три шага.
«Черт побери! — выругался про себя капитан. — Вот ты кто, Голованов!..»
На миг нахмурился, потом усмехнулся.
«Ладно. Брусника на самом деле хороша. Заодно и с попадьей за племянницу рассчитаюсь!»
Подозвал к себе всех пятерых, выведенных из строя. Сказал коротко и внушительно:
— Завтра отряд выступает в трудный поход. Поручаю обеспечить продовольствием и всем необходимым. Располагайте ресурсами всего селения. Через час явитесь к моему фельдфебелю за указаниями. Пока свободны. Не задерживаю.
Потом приказал Барсукову:
— Каждому третьему по двадцать шомполов!
Повернулся и пошел навстречу сияющим глазкам давно заждавшейся Сонечки.
6
Река вилась крутыми петлями между высоких, густо обряженных лесом гор. Солнце, поднявшееся уже в четверть неба, светило то в глаза, то в правый, то в левый бок. То оказывалось за спиною, а нередко и совсем заслонялось кручей берега.
Темно-зеленые густохвойные кедры смотрели с высоты на курчавые сосенки, сбегающие к самой воде, и на иссиня-черные ели, затаившиеся в распадках. Тайга без конца и края плотным ковром накрыла окаменевшие волны гор. Только изредка, на особо крутых откосах, этот ковер разрывался осыпью голубовато-серого камня или вспарывался сверкающими на солнце гранитными утесами.
И лишь у самой воды пролегала узенькая ржаво-желтая полоска бечевника.
По ней, оступаясь на скользкой гальке, брели гуськом усталые люди. У каждого через плечо холщовая лямка. Черной струной натянулась свитая из конского волоса бечева. Тяжело поднимать по быстрому Илиму, против воды, пятисаженную груженую завозню. По своей воле кто пошел бы на такую каторгу — хоть озолоти...
Капитан Рубцов проснулся в отличном расположении духа.
Певуче журчала вода за бортом. Ярко светило солнце...
Из ящиков и мешков с провиантом Барсуков соорудил на носу завозни славную каютку, которая понравилась даже Сонечке. Ночь прошла не скучно. Ей-богу, выступая в поход, даже и мысли не было, что карательная экспедиция может оказаться столь пикантной. Рыжебородый лавочник подал великолепную идею. Что значит вовремя нагнать страху!..
Капитан улыбнулся, вспомнив, как подгибались ноги у Хрисанфа Дмитрича. когда он выполз из строя односельчан навстречу неизвестности.
Только так с этим мужичьем! Ошибка доморощенного губернатора господина Яковлева, да и самого Верховного, — интеллигентский либерализм, попросту говоря, мягкотелое слюнтяйство. На войне, как на воине! Кто больнее бьет, того больше боятся и больше чтут. Генерал Розанов в соседней Красноярской губернии выжигает начисто мятежные села. Только так!
И капитан даже испытывал нечто похожее на угрызение совести, что не спалил в селе Перфильеве ни одной избы. Тоже размяк... Женщины портят характер...
Скосив глаза, капитан взглянул на разметавшуюся во сне Сонечку. Пухлые ее губки были приоткрыты, и на хорошеньком личике угнездилось выражение счастливой усталости.
